Ах, милая Шерли, я с нежностью думаю о тебе! Кажется, не проходит и часа, чтобы краткое, но бесконечно дорогое воспоминание о тебе не явилось мне. О эти чудесные мгновения… Ночь, когда мы сидели на траве в парке Трегор и считали звезды в ветвях деревьев; тот первый вечер в Спарроус-Пойнт, когда мы опоздали на последний поезд и нам пришлось идти пешком до Лэнгли. Помнишь тех лягушек, Шерл? А теплое апрельское воскресенье в лесу Атолби! Ах, Шерл, тебе не нужны те шесть записок! Позволь мне сохранить их у себя. Но помнить обо мне, милая, где бы ты ни была и что бы ни делала, будешь? Я всегда буду думать о тебе и сожалеть, что ты не встретила мужчину более достойного и здравомыслящего, чем я, хотел бы я и правду жениться на тебе и стать таким, каким ты желала меня видеть. До свидания, любимая. Возможно, я отплыву на Яву меньше чем через месяц. Если это случится и ты не будешь против, я отправлю тебе оттуда пару открыток (при условии, что они там есть).

Твой никчемный Артур».

Она сидела молча и в глухом отчаянии вертела в руках письмо. Его последнее послание. Другого уже не будет, в этом она не сомневалась. Артур уехал, теперь уже навсегда. Шерли один лишь раз написала ему: ничего не требовала, не умоляла, только попросила вернуть ее письма, – тогда и пришел этот нежный, но уклончивый ответ. Он не сказал ни слова о своем возможном возвращении, но захотел сохранить для себя ее письма в память о прошлом, о счастливых часах, проведенных вместе.

Счастливые часы! О да, да, да, то были счастливые часы!

И вот она сидит дома после целого дня работы и размышляет обо всем, что случилось за несколько коротких месяцев между его появлением и отъездом; теперь то время представлялось ей волшебным, сказочным вихрем красок и света, который, казалось, перенес ее в иной, неземной мир, но ныне, увы, волшебство рассеялось. В том мире было все, чего она желала: любовь, поэзия, радость, смех. Артур был таким веселым, беззаботным и своенравным, таким по-юношески романтичным, любил игры и не терпел однообразия, мог часами говорить обо всем на свете и чем только не занимался: задорно танцевал, насвистывал, недурно пел и музицировал, знал толк в карточной игре, показывал фокусы. В нем так остро чувствовалась незаурядность; всегда оживленный, приветливый, жизнерадостный, он держал себя вежливо и учтиво, но вместе с тем его раздражали тупость и косность, все скучное и пошлое, обычное для… Но тут Шерли оборвала свои мысли, не желая думать ни о ком, кроме Артура.

Она сидела в крохотной спальне возле гостиной на первом этаже своего дома на Бетьюн-стрит и смотрела на двор Кесселов, за которым тянулись дворы или лужайки Поллардов, Бейкеров, Крайдеров и остальных соседей – на Бетьюн-стрит не было изгородей, – и думала о том, каким скучным все это, должно быть, казалось Артуру с его острым умом, живым воображением и знанием жизни, с его любовью к переменам и веселью, с тем ореолом исключительности, что его окружал; подобных ему людей Шерли еще не встречала. Как мало она ему подходила! Ни ее красота, ни темперамент не искупали различия между ними, его неуловимого превосходства. Как видно, ее скучная работа и дом отпугнули Артура, потому он и уехал. Многие восхищались Шерли и искали встреч с ней, она была молода и по-своему хороша собой, пусть и простовата, ее осыпали знаками внимания, внешность ее волновала мужчин, однако Артур остался к ней равнодушен и бросил.

Теперь Шерли думалось, что унылая картина за окном и все, из чего она складывалась: родители, работа, каждодневные поездки туда-сюда между аптекарским магазином, местом ее службы, и домом на этой улице – составляет суть ее жизни, и ей суждено вечно плестись по наезженной колее. Некоторым девушкам повезло намного больше. У них были изящные наряды, красивые дома, перед ними открывался мир удовольствий и удивительных возможностей. Им не нужно было работать, скупиться и беречь каждый фартинг, чтобы хоть как-то себя обеспечить. Шерли всегда приходилось зарабатывать на жизнь, но прежде – вернее, до появления Артура – она никогда не жаловалась. Бетьюн-стрит, с ее неприметными двориками и домами, похожими один на другой, и этот дом, такой же, как все остальные, простенькая комната и крыльцо, да и ее родители, сказать по правде, люди обыкновенные, каких вокруг множество, – все это представлялось ей довольно сносным и вполне ее устраивало. Но теперь, теперь…