– Что-то зацепили, ваше благородие!

А его товарищ тут же его поддержал:

– Что-то крупное да тяжёлое!

Господин Левшин, не говоря более ни слова, бесцеремонно повернулся спиной к Зине и Николаю Павловичу, крикнул во всё горло: «Тяните!», а затем бегом устремился к городовым.

Зина повернулась к Николаю Павловичу, боясь, что тот окончательно потеряет присутствие духа. Но – странное дело: с господином Полугарским случилось нечто совершенно противоположное. Лицо его оживилось, он стоял, постукивая себя пальцами по губам и сосредоточив взгляд на двух городовых, которые с усилием вытягивали отяжелевший бредень.

– Не может быть… – шептал он едва слышно – явно не к Зине обращался. – Неужто это всё – не сказки?..

И тут до них донёсся ещё один возглас – потрясённый. Причём на сей раз издал его господин Левшин. В этом сомнений быть не могло.

Обгоняя друг друга, Зина и Николай Павлович почти бегом устремились туда, где возле бредня, облепленного ряской, истекало водой на берегу что-то тёмное, продолговатой формы, длиной аршина в два с половиной.

– Вам, барышня, лучше бы на это не глядеть! – попытался предостеречь девушку один из городовых, но та просто обошла его сбоку и шагнула к тому, что лежало на земле: к извлечённому из воды человеческому телу.

Господин Левшин склонился над ним, согнув спину и уперев руки в колени. Зине даже подумалось: а ну как его сейчас вырвет? Сама-то она на утопленников насмотрелась – когда их отпевал в церкви её папенька. И подобным зрелищем её было не напугать – так она думала. Конечно, если бы из пруда выловили тело её бабушки Варвары Михайловны, это могло бы Зину потрясти по-настоящему. Однако она поняла с первого взгляда: городовые подняли со дна пруда мужчину, а не женщину.

Впрочем, и господин Левшин явно не планировал расставаться со своим завтраком или тем паче падать в обморок. Поза его объяснялась другим – вблизи дочка протоиерея Тихомирова это сразу поняла. Вперив взгляд в утопленника, полицейский дознаватель рассматривал его напряжённо и с выражением величайшего недоверия на лице. Казалось, титулярный советник тоже вот-вот начнёт шептать, как давеча – Николай Павлович: «Не может быть!..»

И только тогда, когда Зина подошла к мертвецу вплотную, до неё дошли две вещи. Во-первых, никакой это был не утопленник. В том смысле, что с жизнью он расстался отнюдь не вследствие утопления. Вся правая половина его лица выглядела так, будто его шандарахнули по голове кувалдой. А во‐вторых, обезображенное это лицо девушка уже видела – не далее как минувшей ночью. Только одежду его она тогда не успела толком рассмотреть – слишком была потрясена тем, что услышала от ночного гостя. И теперь с отвращением отметила: его сюртук, брюки и рубашка превратились в подобие истрепавшихся обносков, какие и нищие на паперти постесняются надеть. Притом что лицо незнакомца – в той части, что не была изуродована, – имело такой вид, будто он скончался не далее, чем накануне. И в воде не находился вовсе.

Но более всего девушку поразило то, что она увидела на груди мертвеца – под его обратившейся в рубище сорочкой. Да, дочка священника знала, что мужчины иногда делают себе чернильные наколки. Однако рисунок на коже утопленника являлся простой татуировкой не в большей степени, чем, к примеру, Волга является просто широкой рекой. При виде этого рисунка у Зины внезапно закружилась голова, в точности как вчера – на станции. И девушка вновь пожалела, что пренебрегла маменькиным пузырьком с нюхательной солью.

С чернильного рисунка на Зину глядел – как будто прямо ей в глаза – востроносый мужик с длиннющими усами и бородой. Точнее, усы и бороду носила только одна его голова, поскольку у мужика их оказалось две. Нижняя, глядевшая на Зину с груди мертвеца, была хоть и жуткой, но всё-таки человечьей. А вот вторая голова, как бы нахлобученная поверх первой наподобие шапки, представляла собой морду гигантского медведя со стоявшими торчком округлыми ушами. Веки