У Зины так и вертелся на языке вопрос: «Если вы считаете исчезновение бабушки просто недоразумением, то с какой стати вы решили вызвать в Медвежий Ручей полицейского дознавателя?» И дочке священника пришлось приложить усилие, чтобы оставить вопрос этот непроизнесённым.

А Николай Павлович, по-прежнему глядя куда-то вбок, прибавил:

– Ужин подадут в половине восьмого! Тётушка моя, Наталья Степановна, обо всём уже распорядилась. Так что смиренно прошу вас не опаздывать.

И Зина, хоть за этот день она уже порядочно свыклась с неприятными открытиями, не сумела с собой справиться – испустила вздох.

Наталья Степановна Полугарская, старая дева 87 лет от роду, приходилась Николаю Павловичу тёткой по отцу. И в доме Тихомировых не раз и не два высказывали предположение, что бабушка Варвара Михайловна потому не зовёт к себе в гости ни внучку Зину, ни сына с невесткой, что сия старая особа этому противится. Впрочем, так ли обстояли дела в действительности – было покрыто мраком. Ведь со слов родителей Зина знала, что Наталья Степановна далеко не всегда находилась в Медвежьем Ручье. Значительную часть времени она проводила в вологодском имении своей замужней сестры, другой тетки Николая Павловича. И Зина, отправляясь в усадьбу, тешила себя надеждой, что и сейчас старуха пребывает не в Подмосковье, а где-то на Вологодчине. Но вот поди ж ты: дочка священника получила ещё и такой сюрпризец.

– Мне нужно бы умыться и переодеться с дороги, – сделав над собой усилие, выговорила Зина.

В горле у неё першило всё сильнее – как если бы она наелась древесных опилок. И девушка даже не знала, происходило это из-за взвинченности нервов или из-за сухого, словно в какой-нибудь африканской пустыне, воздуха.

– Ах да! – спохватился Николай Павлович – он явно только теперь вспомнил про прислугу, которая по-прежнему томилась на крыльце. – Позвольте вас, дорогая, познакомить и с теми, кто служит сейчас в доме. Это Фёдор. – Он кивнул на лакея, который чинно поклонился девушке, а после, держа спину на удивление прямо, шагнул к ландолету и забрал оттуда оба Зининых баула. – А это – Любаша, горничная.

Зина вспомнила, что Антип называл это имя: то была горничная её бабушки Варвары Михайловны, обычно сопровождавшая хозяйку на пруд. И теперь дочка священника с любопытством поглядела на девушку в тёмно-синем платье. Та была всего на пару лет старше самой Зины, русоволосая, круглолицая, с налитой грудью, чего не мог скрыть надетый поверх платья передник. Любаша сделала книксен и, перехватив Зинин взгляд, быстро опустила лицо. Впрочем, недостаточно быстро: припухшее, покрытое красными пятнами, оно выглядело так, будто горничная рыдала часа два кряду, да ещё и тёрла при этом глаза.

– Пожалуйте, барышня, – проговорила она, не отрывая взгляда от своих рук, сложенных поверх передника, – я покажу вам вашу комнату. – И она распахнула перед Зиной двери дома господ Полугарских.

И дочка священника уже шагнула к ним, когда с нею вдруг приключилась престранная вещь. Так отчётливо, словно ей говорили в самое ухо, девушка услышала слова: «Уезжай отсюда сей же час! Пока ещё не поздно! А не то застрянешь тут, будто муха в смоле».

Зина часто заморгала и оступилась на ровном месте: моментально поняла, кто эти слова произнёс. То был голос её бабушки. Но не Варвары Михайловны Полугарской, пропавшей невесть куда хозяйки Медвежьего Ручья. На ухо Зине говорила её бабушка по материнской линии: Агриппина Ивановна Федотова. Та, из-за кого Зинин папенька и вынужден был теперь испрашивать перевода в другой приход, подальше от Живогорска. А саму поповскую дочку услали из родного города к чужим для неё людям – в место, где творится разная непонятная чертовщина!