– Ну… видите ли… мне очень больно, когда заставляют принимать вторую или третью присягу. Я вторую присягу не принимал на Украине после того, как присягнул Советскому Союзу. Я в себе выработал такую мысль, чтобы как-то жить со всем этим. В первый раз я клялся защищать родину. Родина моя была большая, советская, но потом волею судьбы стала маленькой – Украиной. Я дал присягу народу и до сих пор ей верен. А сегодня… Хотите, я каждый день присягу буду давать? Это когда я был молодым офицером, для меня такое было невозможно.

– И кому вы хотите давать каждый день новую присягу?

– А кому хотите… Хотите – той власти. Хотите – этой. Завтра придет другая – дам другой. Главное, чтобы она не была такой, как предыдущая. Я уже давно не такой принципиальный.

– Как это?

– Как это?! Как это… Вот так это! Но… я считаю, что сейчас мне больше не надо никому присягать. Какой смысл? Я и так служу народу.

– А что вы думаете о тех военных, которые перешли на сторону России в Крыму?

– Я бы не наважився давать присягу другому государству. Зачем другому государству офицер-предатель? Чтобы выбросить его, как использованный мусор? Хотя… ну, наверное, никак я к ним не отношусь. Но вообще считаю, что это измена родине.

– Без оправданий?

– Сейчас все настолько… – он задерживает дыхание, – нечестно, – выдыхает, – что погибать ради этого, может, и не стоит? Может быть… Но хотя, если задуматься… Я долго думал над тем, как в Афгане большинство наших, чтобы не попасть в плен, стрелялись. Когда я был молодым, я думал, что так правильно. Но сейчас думаю: лучше бы сдавались.

– Вы так начали думать после того, как получили свой высокий чин?

– Да. Я сразу поставил себя на место их матерей. Сейчас мне дали в подчинение этих людей с Майдана. И у нас сразу… сильное непонимание друг друга. Они видели во мне врага изначально. Говорят: «Нам ничего от вас не надо, только дайте нам оружие, и мы поедем хоть сегодня, ляжем на границе и будем стрелять по российским танкам». Патриотизм очень высокий, – говорит он, бросив взгляд вбок, на коменданта сотен. – А я сказал: «Вы меня извините, но я не хочу быть начальником похоронной команды. Не хочу на ваших крестах рисовать трезубцы героев…»

– Трезубцы небесной тысячи, – поддакивает Андрей.

– «…Мне не нужен ваш героизм, если вы будете мертвыми, – продолжает офицер. – Мертвые герои никому не нужны. Моя задача – подготовить вас так, чтобы как можно больше из вас осталось в живых».

– Трудно поверить, что люди с Майдана могли принять от вас эту помощь, – говорю я, – что они стали выполнять ваши приказы. Вы их враг. И за право ненавидеть вас они, кажется, заплатили кровью?

– Я видел, что они меня ненавидят и считают врагом. Но никто ведь не знает, с какими мыслями я живу…

– С какими мыслями вы живете?

– Всю Украину объединило то, что ее президент был жуликом и обормотом. Да, мы охраняли этих жуликов… Выполнять свою работу морально было очень тяжело. Но я стоял на страже закона. Я понимал, что у нас нет одного лидера и мы стопроцентным голосованием никогда не выберем себе нового президента. Значит, другого пути не было… Нас, офицеров, вывели туда, на Грушевского, – стоять в шеренге. А раз мы туда пришли, полковники не будут прятаться за солдатами, чтобы вы, журналисты, опять все перекрутили. Я скомандовал встать впереди срочников. А сам, чтобы никто ничего не бзикал, вообще вышел вперед. Мне позвонили друзья: «Это ты там стоишь?» – «Я. А это вы колеса там подкатываете?» – «Мы». – «Слышь, убери вправо немножко, чтобы дым на нас не шел».