– Кто такой Степан Бандера? – спрашиваю я.

– Вы знаете, – отвечает за нее Богдан, – УПА воевала против Германии, не давала людей отсюда забирать, а потом, когда пришли советские войска и они начали над нами издеваться, – воевала уже с ними… Ну, как же так вы из-за этого сегодня сделали из нас фашистов?

– Здесь в каждом доме, в каждой семье кто-то погиб, воюя с фашистами, а потом – с советской армией, – говорит Андрей. – Но люди живут мирно.

– Нет, пусть я буду бандеровцем! – топает по полу костылем Богдан. Сейчас он стоит, подсунув под отсутствующую ногу костыль. Собранная и подоткнутая серая брючина образовывает между ногой и костылем мягкую подушку. – Да, я – националист! – кричит он, а во дворе в это время очередным удивленным криком надрывается петух. – Я люблю свою отчизну! Я люблю свой народ! Но я не буду никого завоевывать, а за свое буду воевать до последней капли крови!

– А как вы будете воевать? – спрашиваю, опустив взгляд на его отсутствующую ногу.

– Интеллектом!

– В Дрогобычском районе сейчас все мужчины мобилизованы, – говорит Андрей.

– У меня к вам большая просьба. – Учитель снимает кепку, вытирает лоб и возвращает ее снова на место. Кажется, его грузное тело постоянно в легком напряжении – от того, что нет второй опоры. – Вы не могли бы написать в статье нашу просьбу… Я хочу продолжить дело Богдана. Вы не могли бы написать, что мы просим российских олимпийских чемпионов прислать свои автографы Богдану? Адрес – Львовская область, Дрогобычский район, улица Грушевского, восемнадцать.

– Почему вы говорите, что тут не видно его присутствия, – шмыгая носом, спрашивает женщина. Она подходит к шкафу, открывает его. Вынимает мужскую одежду. – Вот же его рубашки…

Она остается в спальне, где умерла ее мать, собрав накануне себе в могилу националистический узелок. И стоит, приложив охапку рубашек брата к груди. А тот, чуть подняв подбородок, спокойно смотрит с фотографии вниз – в стоящую на столе олимпийскую коробку.

Богдан спускается с крыльца. Идущий за ним Андрей шепотом говорит мне на ухо:

– У него никогда не было ноги. Во время родов он получил травму, ногу сразу ампутировали.

Во дворе Богдан подставляет под отсутствующую ногу костыль, разводит в сторону руки и снова спрашивает:

– Я – фашист? Я? Фашист? Нет, скажите, я – фашист? Я – фашист? – Этот вопрос он повторяет раз десять, а солнце поблескивает на его золотом зубе, потому что в конце концов Богдан смеется над своими словами, как смеются над веселой шуткой.

Под желтым потолком горит лампа. Воздух за открытой дверью быстро темнеет. Два окна завешаны короткими красными занавесками, сидящими на резинке. У стены, противоположной входу, стоит стол, накрытый белой скатертью. На нем вазочка с первыми весенними цветами. На лавках перед столом молча сидят мужчины и женщины – жители села Унятичи. Они собрались в сельском клубе, узнав, что в село приехал русский журналист. Сложив руки перед собой, они, пока молча и с осуждением, смотрят на меня, сидящую за столом.

– Чтобы мы могли с вами общаться, мы специально перейдем на русский, – встает крупный пожилой мужчина, имеющий вид дотошного российского пенсионера. – Меня Олегом Петровичем зовут. У меня такой интересный вопрос – почему, если я разговариваю на украинском, я получаюсь фашистом и бандеровцем? А если вы – по-русски, то вы – не фашист? – помяв в корявых пальцах мягкую кепку, Олег Петрович с облегчением садится, показывая, что вопрос его, скорее, был высказыванием и ответа не подразумевал.

– У нас – сто человек погибших на Майдане, – начинает женщина с аккуратно уложенными светлыми волосами, сидящая в первом ряду. – Мы потеряли много людей. У меня муж и сын стояли на Майдане. Психологически нам, матерям, очень плохо. Но теперь нас сильно волнует вопрос Крыма. Почему туда полез русский Путин? Что будет завтра? – она задыхается. – После Майдана все начинало уже успокаиваться понемножку. Мы думали, у нас начнется новая жизнь.