И вполне ничего будет баллада. Сакки покажет её в Императорском Театре, специально построенном для народных зрелищ. Потом поедет на гастроли. А вот для приватного театра герцога д’Эпре мы сделаем другую версию. Див окажется невинной жертвой тупых и жадных поселян, разоряющих природу, рубящих леса и поганящих реки. Несчастное стращилище доблестно примет последний бой на пороге родного дома, но падёт… пораженное предательским ударом грязного и жестокого наёмника, типа без чести и совести, алчного только до золота. Разумеется, вот тут будет очень к месту вспомнить судьбу тех шестерых истребителей нечисти, польстившихся на сокровища болотников – герцог такие концы очень одобряет и щедро вознаградит сочинителя.
Ну, а баронессе Шатиньи мы предложим нечто третье. Историю о бывшем охотнике за нечистью, неудачливом, раздираемом муками совести, предавшим свою единственную настоящую любовь, и теперь ищущего забвения в кровавых стычках, не разбирая, кто прав, кто виноват. Можно даже сделать его тоже сочинителем. Разумеется, непризнанным, неприкаянным, но внутренне, конечно же, мечтающим о большой и чистой любви.
Четвёртую версию – как оно было на самом деле – мы не доверим пергаменту. Есть в нашем мире типусы, которые взломают любой шифр и любое отпорное заклятие, а человек отнюдь не считал себя специалистом достаточно умелым, чтобы поставить поистине Неснимаемый Наговор. Такие чары уничтожали саму запись, но расшифровке не поддавались.
Конечно, когда-нибудь он напишет всё, как было. Когда-нибудь. Но не сейчас.
Корбулон шёл теперь широким шагом, выглядывая достойный столичного кентавра трактир или постоялый двор.
…А себя всё равно не переделаешь, устало думал человек. Сквозь выспренную вязь строчек для труппы Сакки, сквозь фальшивый надрыв восьмистиший, любимых герцогом д’Эпре, сквозь розовые сопли, предназначенные баронессе Шатиньи прорывалось что-то другое, чеканный лад простых слов о том, как человек и болотный див сошлись в честном, один на один, бою, потому что мир для них оказался слишком мал. И никто не мог ни отступить, ни сдаться. Болотник мучил, убивал и пожирал потому, что такова была его природа, определённая Незримыми Богами. А человек, сочинитель… он пришёл по многим причинам. И объяснение, данное им Корбулону… разумеется, не могло оказаться всей правдой.
А коленки у сочинителя весьма негероически тряслись от страха.
…Конечно, если уж не врать ни тайному своему читателю, ни самому себе, то кое-что придётся признать. Корбулон не так уж неправ. Писать об истребителях всяких вреднючих существ и ни разу самому не замарать руки кровью чудовищ – можно, конечно, но… Циничное объяснение – правдивые баллады легче продать. Разумеется, если аккуратно оную правду дозировать.
А вот растолковывать, зачем человеку потребовалось загонять в бутылочку душу убитого болотника… на этот вопрос сочинитель старался не отвечать даже самому себе.
– Здесь, брат-в-духе, – решительно заявил вдруг кентавр, сворачивая в поспешно распахиваемые челядью высокие ворота. – Вполне прилично. Они достойны меня принять. Сомневаюсь, конечно, что здесь найдётся настоящая стойка для кентавров, но…
Человек не стал слушать. Слуги действительно набежали со всех сторон, видать, заведение было дорогим и не могло похвастаться избытком клиентов. Впрочем, ни на какое иное Корбулон бы и не согласился. Криков о том, что о нём совершенно не думают и что с ним не считаются хватило бы до самого утра.
Корбулон уже громко предвкушал все прелести заслуженного отдыха, в цветастых выражениях восхваляя здешнюю кухню, музыку и красоту местных представительниц прекрасной половины народа кентавров, равно как и их свободные нравы – как вдруг замер на месте, не донеся копыто до земли и широко разинув рот. Спешившийся к тому времени человек невольно напрягся. И было отчего.