– Ехать туда без папы я как-то пока не готов, – ответил он, ну вот, пожалуйста, он тоже теперь говорит “папа”, наверное потому, что так приятно впадать в детство, не исключено, что все на самом деле только этого и хотят. Сесиль кивнула, сказала, что понимает. Если честно, она не совсем понимала, дело в том, что в данный момент он не смог бы вынести общество Мадлен, от нее исходила волна жгучей, невыносимой боли, нужен хоть какой-нибудь бог, чтобы принять такие муки. Он, правда, сомневался, что Мадлен верит в Бога в католическом смысле слова, видимо, она верила в некую организующую силу, способную направить или сломать человеческую жизнь, короче, в нечто, в принципе не слишком обнадеживающее, скорее сродни греческой трагедии, чем евангельскому посланию. Но она верила в Сесиль, ей чудилось, что Сесиль с Богом накоротке и силой молитвы способна склонить божество на нужную сторону. Да он и сам, как ни удивительно, начинал воспринимать свою сестру приблизительно так же.

Интересно, о чем мог думать в эти минуты его отец, лежащий на больничной койке в нескольких сотнях метров отсюда, на другом берегу реки? Пациенты в коме лишены цикла бодрствование-сон, но непонятно, видят ли они сны. Никто этого толком не знает, и все врачи, с которыми его сведет судьба, подтвердят, что в данном случае мы имеем дело с недоступным ментальным континентом.

Сесиль снова прервала ход его мыслей, которые все больше затуманивались.

– Я уеду завтра поездом в семнадцать двенадцать. У меня будет три четверти часа, чтобы добраться до Северного вокзала. Хочешь, поедем вместе?

Вот вопрос. Даже два вопроса. Да, за сорок пять минут она спокойно доберется от Лионского вокзала до Северного. Да, он поедет с ней. До пяти побродит по Лиону. Он смутно помнил, что по Лиону можно побродить, по набережным Соны или еще где-нибудь.

Вопреки ожиданиям, прогулка по Лиону оказалась почти приятной. На набережных Соны, гораздо менее оживленных, чем набережные Роны, машин практически не было. На противоположном берегу возвышались лесистые холмы, среди них тут и там виднелись старые постройки, относящиеся, вероятно, к началу двадцатого века, в том числе коттеджи и даже несколько особняков. Они выглядели довольно гармонично, и, главное, от них веяло покоем. К сожалению, нельзя не отметить, что в наши дни приятен только пейзаж, который не подвергался вмешательству человека на протяжении по крайней мере столетия. Тут, по-видимому, имело бы смысл сделать выводы политического характера – но, учитывая занимаемую им должность в самом сердце госаппарата, ему предпочтительнее от них воздержаться.

Похоже, ему вообще предпочтительнее воздерживаться от размышлений. Смерть матери, восемь лет назад, стала для него очень жестоким и странным событием в жизни. Сюзанна упала со строительных лесов во время реставрации ангелов, украшающих башню амьенского собора. Она забыла затянуть монтажный пояс; ей оставалось полгода до выхода на пенсию. Ужас и внезапность этого удара словно заморозили его, он не припоминал, чтобы сильно горевал тогда, скорее впал в ступор. Но сейчас по отношению к отцу он испытывал совсем другие эмоции: шагая по набережным Соны, которые постепенно окутывала легкая дымка, он чувствовал, как в нем растет спокойное, безграничное отчаяние при мысли о том, что на сей раз он и правда вступает в последний период своей жизни, в ее заключительную фазу, и что в следующий раз придет его черед или черед Сесиль, но, надо полагать, все-таки его.

Тут он сообразил, что они ни словом не обмолвились об Орельене вчера вечером, даже имени его не произнесли. Ему вообще сказали, что случилось? Судя по всему, нет, Мадлен никогда с ним толком не общалась. Ну и кто возьмет это на себя? Разумеется, Сесиль; когда предстояло справиться с какой-нибудь душевно сложной задачей, ее автоматически взваливали на Сесиль. “Как на католичку…” – лениво подумал он, садясь на скамейку, и это была его последняя связная мысль, за ней наступил довольно долгий перерыв. От реки поднялся туман и сгустился вокруг него, он ничего не видел на расстоянии нескольких метров.