Женщина была взрослой, свободной и не требовала ни мехов, ни бриллиантов, ни Парижа. Может, она этого и хотела, но делала вид, что ее все устраивает. Она даже, наверное, любила Приходько, как потом оказалось, но если сам не любишь, то понять это невозможно, даже обременительно – нет равновесия в композиции.

Еду не несли, а женщина, видимо, была еще в своей ванной, и ехать ей из ее Зажопина было как минимум часа полтора.

Она всегда тщательно готовилась к свиданию и всегда опаздывала, Приходько приходил вовремя и изнывал от необходимости ждать то, что должен получить в плановом отрезке времени и вернуться домой для исполнения семейного долга.

Еда его не очень беспокоила – дома он получил полноценный воскресный завтрак, без него уйти он не мог – плюнуть в семейный очаг в воскресное утро может только дикий зверь или человек на пороге развода, а он и не собирался, просто диверсифицировал свой мир развлечений.

Пришлось съесть все: блины, котлеты, салат и еще чай и еще сырники, домашнее печенье и варенье из белой черешни. Он съел все, чтобы не было подозрений до обеда, что он попытается перекусить на вражеской территории и, не дай Бог, заснуть в неположенном месте.

Жена должна мониторить основные действия мужа, если желает, чтобы он оставался у нее в руках. Чуть отпустишь вожжи – и вот уже он в чужой повозке летит по дороге к другому очагу.

Короткий повод и железная узда – прекрасное средство для удержания своего жеребца в стойле.

Он смотрел телевизор: какие-то бараны делали ремонт оборзевшему от славы и денег телеведущему программы «Мой дом – моя крепость», бесплатно устанавливали ему альпийскую горку и фонтан. Когда-то Козьма Прутков сказал о таких: «Если у тебя есть фонтан, заткни его, дай отдохнуть фонтану».

Ожидание стало напрягать. Приходько позвонил в рум-сервис и строго напомнил, что ждет заказ.

Через несколько минут в дверь робко постучали – на пороге стояла молодая барышня экзотической национальности. Она внесла поднос и стала расставлять принесенное на столе. Делала она это неловко, и Приходько спросил, давно ли она трудится на этой ниве. Оказалось, всего три дня, а на самом деле она посудомойка и работает в ресторане дяди.

Девушка была хороша: очень пуглива, как серна, и трепетна, как лань, и сладкая к тому же, как узбекский абрикос первого урожая.

Под прозрачной блузкой угадывались очень спелые грудки, торчащие без усилий пластических волшебников и корректирующего белья.

Все остальное тоже имело место, то есть все было на месте и, что характерно, на своих местах и в полной гармонии с анатомией и биологией.

Единственным диссонансом был нос: чуть больше нормы, он торчал на лице, как прут на клумбе, но если зажмуриться, то нос исчезал и на ощупь не казался из ряда вон выходящим.

Приходько полез в карман и дал на чай больше, чем надо. Девушка смутилась, видимо, дядя платил ей столько за неделю. Деньги она взяла, как-то смущенно и даже сначала отказывалась, и тогда он засунул купюру ей в вырез блузки. Девушка покрылась красными пятнами, а он вспотел от своих фантазий.

Ему захотелось, чтобы она побыла еще, он предложил ей сесть, но она поблагодарила и сказала, что ей надо идти – дядя не любит, когда она ходит по номерам.

– А кто у нас дядя? – спросил Приходько.

– Дядя – хозяин ресторана, серьезный человек, но сегодня его нет, он уехал за мясом в область.

Хорошо, что его нет, подумал Приходько, быть его добычей не хотелось.

А вот его предполагаемая добыча уходила, можно даже сказать, испарялась, стуча копытцами по паркету.