Женщина из соцзащиты была сухая, как хворост. Вроде бы пыталась говорить правильные вещи, но, стоя у двери в комнату Талли, так и норовила глянуть на часы.

– Я все равно не понимаю, зачем мне собираться. Мне скоро восемнадцать. Дом в собственности, кредита нет – точно знаю, я сама весь год платила по счетам. Я вполне способна жить самостоятельно.

– Нас уже ожидает адвокат, – только и сказала соцработница. – Ты ведь почти готова, правда?

Талли положила в чемодан пачку писем от Кейти, захлопнула крышку, щелкнула замком. Сказать «готова» у нее не повернулся язык, так что она просто подхватила чемодан и забросила на плечо свою плетеную сумку.

– Наверное.

– Замечательно. – Соцработница стремительно развернулась и зашагала к лестнице.

Талли обвела свою спальню долгим прощальным взглядом, точно впервые видя все то, что давно привыкла не замечать, – бледно-лиловое постельное белье с оборками, широкую белую кровать, шеренгу покрытых пылью пластмассовых лошадок на подоконнике, куклу миссис Бизли[44] на комоде, шкатулку для украшений с «мисс Америкой» и крохотной балериной в розовой пачке.

Бабушка обставила эту комнату специально для маленькой девочки, которую много лет назад бросила здесь мать. А теперь все эти вещи, которые она с такой заботой выбирала, рассуют по коробкам и бросят пылиться в темной кладовке – как и связанные с ними воспоминания. Сколько пройдет времени, прежде чем она сможет вспоминать о бабушке без слез?

Талли закрыла дверь, проследовала за соцработницей по притихшему дому, спустилась по ступенькам крыльца и подошла к видавшему виды желтому «форду-пинто», который был припаркован на улице.

– Чемодан положи в багажник.

Талли повиновалась, затем залезла на пассажирское сиденье.

Едва соцработница повернула ключ зажигания, из динамиков оглушительно заорала музыка: «Не переставай верить в нас» Дэвида Соула[45]. Она поспешно выключила магнитолу, пробормотав:

– Прошу прощения.

Талли, сочтя, что извиняться за Дэвида Соула стоит не больше, чем за кого угодно еще, лишь пожала плечами и уставилась в окно.

– И очень соболезную по поводу твоей бабушки, если я еще не говорила.

Талли молча вглядывалась в свое искаженное отражение в боковом стекле. Как будто негатив лица – бесцветный и бесплотный. Примерно так, вообще говоря, она себя и чувствовала.

– Судя по всему, она была исключительной женщиной.

Талли не удостоила эту реплику ответом. Да и сил говорить у нее не было. Встреча с матерью будто высушила ее изнутри. Опустошила.

– Ну вот мы и приехали.

Они остановились возле хорошо сохранившегося викторианского особняка в центре Балларда[46]. Написанная от руки вывеска гласила: «БЭЙКЕР И МОНТГОМЕРИ, АДВОКАТЫ».

Талли ненадолго замешкалась в машине. А когда вышла, соцработница уже понимающе ей улыбалась.

– Чемодан брать необязательно.

– Я все равно возьму, спасибо.

Собранный чемодан надо держать при себе – уж что-что, а это Талли прекрасно понимала.

Соцработница кивнула и повела ее по вспоротому травой бетонному тротуару к белой двери. Войдя, Талли присела в чересчур затейливо украшенном фойе, рядом с пустым секретарским столом. По стенам, оклеенным узорчатыми обоями, были развешены умилительные портреты большеглазых детишек. Ровно в четыре к ним вышел плотный лысоватый человечек в роговых очках.

– Здравствуй, Таллула. Я Элмер Бэйкер, адвокат твоей бабушки.

Талли проследовала за ним в небольшой кабинетик на втором этаже, где стояли два мягких кресла и антикварный стол красного дерева, усеянный желтыми блокнотами, какими обычно пользуются юристы. В углу, жужжа и грохоча, напольный вентилятор гнал к двери поток теплого воздуха. Соцработница села у окна.