– Если ты заставишь меня выбирать, я выберу его. – Подняв голову, решительно смотрю на нее сквозь мутную пелену. Она понимающе кивает.

– Нет сильнее и крепче любви, чем та, что рождается в аду. Ей не нужен рай и чужды предрассудки, но ты должна выбрать себя, Диана. – Взяв мое лицо в ладони, мама бережно стирает большими пальцами ручейки моих слез. – Победы куются только так.

– В самые сложные моменты, когда мне было особенно тяжело, я думала о тебе… и это спасло меня, мам, – сдавленно шепчу я. – Долгое время именно любовь к тебе наполняла меня неиссякаемой силой. Я ни на миг не усомнилась, что поставить на кон свою жизнь ради того, кто тебе ее подарил, – это правильно. Борьба за выживание имеет смысл только тогда, когда ты четко осознаешь, за что сражаешься, и побеждаешь… Или проигрываешь…

– Каждый раз, оказавшись перед лицом смертельной опасности, ты выбирала себя и выживала. Всё остальное – мишура для усыпления голоса совести. Признайся, сейчас ты его почти не слышишь.

– Вы убили во мне всё, что делало меня человеком. – Сморгнув соленые капли, я отчаянно ищу на лице матери признаки раскаяния и сожаления и не нахожу.

– Теперь ты больше, чем просто человек, – невозмутимо парирует она.

– Очнись, мам. Теперь я животное. Озлобленное и раненое.

– Ты ошибаешься, Диана. Это эмоции. Они пройдут…

– Никогда, – мотнув головой, хрипло выдыхаю я.

Мы целую вечность молчим, неотрывно глядя друг другу в глаза. Время замедляется, сердце одержимо рвется из плена грудной клетки. Я тону в ее свинцово‑серых холодных глазах и беззвучно оплакиваю то, что никогда не вернуть и уже не исправить. Я помню все ее теплые улыбки, нежные прикосновения и напеваемые тихим голосом колыбельные, отгоняющие ночные кошмары. Когда‑нибудь я буду петь их своим детям. Когда‑нибудь… а сейчас снова кладу голову на колени матери, с содрогающимся сердцем ощущая знакомую до боли ласку.

– Ты помнишь миф о Персефоне? – Пальцы в моих волосах на мгновение замирают.

– Их очень много мам, – тихо отзываюсь я.

– Много, – соглашается она. – Но если из каждого выбрать что‑то особенно откликающееся, то можно создать свою особенную историю.

– Расскажи мне…

– Моя Персефона не была жертвой похитившего ее бога подземного мира. Она выбрала Аида сама, а осознав, насколько глубоко в него проникла тьма, испугалась и захотела оставить мужа, – Мария прерывается, а я обреченно продолжаю:

– Она не смогла…

– И понесла наказание, – перехватывает мама.

В детстве мы часто так играли, на ходу придумывая сказочные истории. Эта отнюдь не такая, без благородных героев и счастливого конца, но мы должны ее закончить.

– Она была предана и растоптана самыми близкими. – Ожесточение и неутихающая ярость в мамином голосе отдаются острым уколом в области живота.

– Но больнее всего было предательство мужа, – мой собственный голос сипит и сбивается.

– Он не знал, – ровно и почти без эмоций произносит мама. – Его тоже предали.

Мое сердце обрывается. Слова застревают в горле. Я не хочу. Не хочу знать конец начатой страшной сказки. Пожалуйста, не продолжай…

– Но она всё равно не простила. – Мама машинально водит пальцами по моим волосам, и каждое движение приносит мне новую порцию удушающей боли. – И не простит. – Снова пауза, в течение которой мое сердце сотни раз разлетается на куски. – Он умрет последним. В цепях. Таких же толстых и неразрывных, как те, которыми он удерживал меня рядом с собой.

– Я не знаю, что сказать… – измученно шепчу, слушая гулкие удары наших сердец. Сейчас они бьются в унисон. Я осязаю и разделяю ее агонию, и мне мучительно больно.