– Шмалять-то было зачем, дура стоеросовая?

– Дык в воздух я… Бяжала она… И гоп – пад поезд. Размазала яеусю…

Андрей почувствовал, что внутри него всё снова заледенело и окаменело.

– Матка… – всхлипнул Миха.

– Она ваша мать? – обернулся к пацанам дежурный.

– Не-а… – нашёлся Андрей, с огромным трудом удерживая себя в руках. Он, шестнадцатилетний парень, с оболдуем-братом на руках, только что потерял маму из-за нелепого радения станционного милиционера и остался в этой чужой стране. Без документов, без денег, без друзей и знакомых! Он услышал собственный голос будто со стороны, словно какая-та часть сознания продолжала лгать и спасаться, невзирая на боль. – Добрая она была. Как мать. Заботилась. Беженцы мы… С Торуни. Немцы наших родителей убили.

– На то они и фашисты, – глубокомысленно изрёк дежурный. Он обернулся к здоровяку. – Что стоишь? Иди уж, ворошиловский стрелок.

Отправив постового с глаз долой, милицейский начальник принялся оформлять бумаги на беспризорников.

– Фамилия?

– Кревский! – Андрей для простоты отбросил две буквы из фамилии. Неровен час, где-то всплывёт, что разыскиваемые в Новогрудке «белополяки» Закревские задержаны в Москве, мама предупреждала о такой возможности и обсуждала с детьми варианты легенды, словно они засланы шпионами во вражеское государство. – Меня Анджеем зовут, Андрей по-русски, брат – Миха.

– Михаил, стало быть, – вывел дежурный. – Документы какие-то остались?

– Не, пан начальник…

– Родители кто были?

– Отец – кучер у пана, мама – швея.

– Пролетарии, значит. Так и запишем.

Миха, глотая слёзы, утвердительно кивнул.

Прикинуться польскими жертвами немецкой агрессии оказалось мудрым ходом, нежели признаться о происхождении из классово чуждой белорусской семьи. Андрей избавился от всего, что могло подставить под сомнение его выдумку, даже заставил Миху снять нательный православный крестик. Это в Новогрудке православных белорусов много, но в Торуни…

Потом был детский дом, непростые отношения с российской беспредельно жестокой шпаной, когда приходилось защищать и себя, и мягкотелого братца. Удивительно, Андрей довольно быстро приспособился к этой жизни, как и к жизни в Советском Союзе вообще, где людей среди нищеты и разора согревала мысль, что всё это ненадолго, что уже впереди и близко светлое будущее, что надо лишь напрячься – всем вместе.

Ещё он надеялся отыскать следы сестры, брата и отца.

А потом в мечты о будущем бесцеремонно вторглась новая война.

Тунис, штаб 8-й британской армии. 28 июня 1943 года

Британский штабной уоррент-офицер круглым красным лицом скорее напоминал поляка, чем английского джентльмена. Особенно если щётку усов под носом отрастить до висячей длины – точно получится старопоместный шляхтич средней руки.

Марыля не ошиблась. Штабист действительно был польского происхождения, причём в самом худшем варианте – из успевших переправиться в Британию задолго до злополучного тридцать девятого года. Подобные ему кичатся своей английскостью больше, чем коренные лондонцы, и считают людьми второго сорта всех за пределами островов, включая англичан, проживающих в колониях.

– Капрал Закревский! Ваша служба в Тунисе закончена. Вы откомандированы в Палестину.

– Да, сэр!

– А вы, мисс…

Прикидывается, что не услышал, когда я представлялась, решила Марыля и терпеливо повторила фамилию, должность, звание, а также про получение медикаментов для армии Андерса.

– Тоже Закревская? Капрал, вы несёте службу с женой? В польских частях воистину удивительные нравы.