Кольцова он увидел сразу: навалившись всем телом, тот нависал над шатким столом в одиночестве. В кружке опускалась пена. Кольцов выбирал из мисочки и бросал в рот соленые горошины. Зайцев ловко оттер сизоносого страдальца, спешившего воткнуться к Кольцову «на свободное». Без приглашения поставил полную кружку рядом.

Поймал взгляд.

Рысьи глаза уже были подернуты туманом – кружка явно была не первой. Кольцов ничего не сказал. Приподнял кружку. Молча стукнулись. Зайцев сделал несколько глотков. Пиво было отвратительным.

– Лошадь, стало быть, – глядя себе в кружку, пробормотал Кольцов. Потом махнул недопитой кружкой куда-то в сторону, постучал по ней пальцем и поднял палец вверх, мол, еще одну.

– Пряник ничем не болел, – начал Зайцев. Он не знал, так ли это было на самом деле. И в то же время знал: если бы Пряник был поражен воспалением или бронхитом, да еще запущенным, ветеринар увидел бы это на вскрытии.

– А тебе не все равно? – неприветливо бросил Кольцов. Но ждал ответа. Зайцев дунул на пену, спокойно ответил:

– Мне не все равно.

Тот кивнул, хмыкнул, опять опустил губы в пиво. Подошла баба и стукнула полную кружку им на столик. Кольцов вынырнул, кинул в рот горох, пожевал.

– Тебе сколько лет?

Зайцев молча встретил его взгляд.

– Молодой, – ответил за него Кольцов. – Не воевал, стало быть.

– В меня как-то больше постреливали и ножичками тыкали уже в мирное время. Свои, советские граждане.

– М-м. – Кольцов уже вставил в рот папиросу. Чиркнул, поднес к лицу огонек в горсти. Оранжевые блики на миг мигнули в глазах.

– Западный фронт? – спросил Зайцев. Он вдруг все понял. Сложил и возраст, и опыт, и недоверчивость. Бывший военный ветеринар! Царские погоны. Вот отчего Кольцов не спешил приоткрывать свою железную дверцу. Привлекать внимание органов к своей персоне – а значит, и прошлому – ему, забившемуся от советской действительности в солнечной тиши Ветеринарного института, совсем не улыбалось.

– М-м.

Идти теперь следовало только прямо – и до конца.

– Вы, товарищ Кольцов, зря волком на меня глядите. Никакой вы даже не свидетель. Да и я не на службе. И разговорчики наши – в пользу бедных. Исключительно чтобы мое, так сказать, невежество в ветеринарном вопросе прикрыть вашими исключительными знаниями. Дальше я своими силами.

– М-м.

– У меня тоже есть слово чести.

Рысьи баки иронически вздрогнули:

– Слово агента?

Зайцев пропустил издевку мимо ушей.

– И я вам его даю.

Кольцов по виду никак не отреагировал. Выпустил сизое облако. Но вдруг стряхнул вместе с пеплом:

– Браиловичи.

Дверца железного шкафа приоткрылась.

– Не совсем Браиловичи, – наклонив голову, снова заговорил он, – деревенька какая-то. Не важно. Застряли мы там очень крепко: ни мы, 8-й гренадерский Московский гренадерский, вперед, ни немцы назад. Стояли, значит. Дай бог памяти: осень была, а какой год? Шестнадцатый? Позже? Пятнадцать лет всего тому назад, а памяти никакой…

Взгляд его рассеялся. Пьяное балаканье и гвалт в жаркой тесноте пивной больше не доходили до его сознания. Он смотрел назад – на подпоручика Кольцова, ветеринара 8-го гренадерского Московского полка.

Зайцев понял. Не спешил звать его из того далека.

– Мы уже тогда освоили маски Зелинского – Кумманта, – снова заговорил Кольцов. – Насобачились. Никто, по-моему, особо от той атаки и не пострадал, когда немцы пустили газ. Я имею в виду личный состав. Но вот лошади… Лошади пали. – Он помотал головой. – И очень много мышей и птиц. Полные окопы дохлых мышей и птиц. Бедняги…

– Что за газ?

Но Кольцов, по-видимому, не услышал. Пьяный орал у столика поодаль: