И Лина поняла, до чего же одинока она на этом свете. Обратиться ей не к кому, никто не придет к ней на помощь, никто не бросится защищать от этих обобранных, но злобных трусов. Та, кого она долгие годы звала матерью, оказалась ей чужой. Конечно, где-то жил отец, но он давно оставил ее на Черити и больше не желал ее видеть, сведя все исполнение отцовского долга к деньгам, посылаемым Черити на воспитание и содержание Лины. И Лина очень сомневалась, что такой папочка будет в восторге, когда она обратится к нему за помощью. Нет, подумала она, вытирая слезы, выступившие от обиды, он еще, пожалуй, решит, что счастливо отделался от обузы – дочери, к тому же выросшей преступницей.

На какое-то время она погрузилась в беспросветное отчаяние, жалея себя и оплакивая свою загубленную, пропащую жизнь. Даже мысли о том, что вообще-то у нее есть один очень хороший друг, который мог бы броситься на выручку, если бы знал о ее несчастье, ее не порадовали. Ведь связаться с ним из тюрьмы нет никакой возможности. А он далеко. Либо в своем охотничьем домике в горах, либо на ранчо.

Раздались чьи-то шаги, Лина отвлеклась от черных мыслей и тут же напряглась: кто-то загремел ключами, отпирая решетку. Она медленно повернулась лицом ко входу.

В свете горящей на столе свечи четко вырисовалась щуплая фигура шерифа Мартина. Его светло-карие глаза уставились на нее словно в трансе. И в этом немигающем взгляде было нечто столь мерзкое, что ее передернуло от отвращения. Но внутри она похолодела от страха. Она не сомневалась, что через несколько мгновений ей придется сражаться с шерифом так же, как с Кловисом.

Сев на кровати, она сверкнула на него взглядом, в который вложила всю свою ненависть и презрение к подобным типам. Он даже замешкался на пороге, словно споткнувшись об ее ненависть, и Лина снова мысленно обозвала его трусом. Видимо, из-за ее невысокого роста и хрупкого сложения мужчины такого рода считали ее легкой добычей. Однако она ошибалась, полагая, что недоумков, желавших ее изнасиловать, можно пересчитать по пальцам одной руки. Внезапно она поняла, что им нет числа, как тараканам. Или как блохам на собаке.

– Убирайся отсюда! – приказала она и чуть не расхохоталась, когда шериф послушно повернулся к выходу, но тут же опомнился.

– Ах ты, наглая сучка! – злобно выпалил тот. Откуда у этой девчонки такой повелительный тон?

– Дерьмо ты собачье.

Если он собирался соревноваться в оскорблениях и ругани, то явно не на ту напал. Вряд ли он мог перещеголять ее в проклятиях и смачных выражениях. Конечно, здесь нечем гордиться, но если ты всю жизнь растешь коротышкой и весишь не больше пушинки, то выбор защитных средств у тебя очень ограничен. А у ругани одно достоинство – она позволяла не показать свой страх. Ее друг О’Мэлли, много повидавший в жизни, утверждал, что это-то и есть самое главное. Не выказать страх!

– Ты чуть все не испортила! – не сводя с нее глаз, он снова осторожно приближался к ней.

И тут до Лины наконец дошло, словно осенило! Она даже ахнула. Шериф торчал у банка, ничего не предпринимая не из трусости, а потому, что был сообщником бандитов! Вероятнее всего, он стоял на страже, или, как выражаются эти ребята, на стреме, а тут нелегкая принесла ее с семейными проблемами! «Ну ты и вляпалась, Лина! Что же делать?» – подумала она в отчаянии. Теперь и вовсе нечего надеяться на защиту закона, на справедливость, на то, что в деле разберутся. Закон в городе представлял шериф, а ему, как никому другому, требовался козел отпущения. Значит, что бы она ни сказала в свое оправдание, он немедленно постарается обернуть это против нее.