«Я дала зарок в точности выполнить все указания, – сказала она себе. – Значит, должна не спорить, а повиноваться. Пока я полна решимости, необходимо немедленно уничтожить искушение, способное лишить меня добродетели и навсегда отравить мне жизнь осознанием неисправимой вины».

Вдохновленная чувством долга, Эмили победила самое сильное искушение в своей жизни и предала бумаги огню. Ее взгляд неотрывно следил за медленно разгоравшимся пламенем, а в сознании неумолимо звучала только что прочитанная фраза, единственная возможность объяснить которую в эти минуты исчезала навсегда.

О кошельке Эмили вспомнила не сразу и решила убрать его в шкаф, как вдруг обнаружила, что там находится что-то еще помимо денег. «Его рука сложила их сюда, – думала она, рассматривая содержимое кошелька. – Рука, теперь превратившаяся в прах». На дне кошелька оказался маленький предмет, завернутый в несколько слоев тонкой бумаги. Развернув его, Эмили обнаружила медальон из слоновой кости с миниатюрным портретом… молодой дамы, тем самым, над которым плакал отец! Вглядевшись в изображение, она увидела незнакомую особу необыкновенной красоты с кротким, печальным и покорным выражением лица.

Сен-Обер не распорядился относительно портрета и даже не упомянул о нем, поэтому Эмили решила его сохранить. Не раз вспоминая тон, которым отец говорил о маркизе Виллеруа, Эмили решила, что это ее изображение. Но что заставило отца хранить эту миниатюру и, более того, плакать над ней так безутешно, как плакал он накануне путешествия?

Эмили долго рассматривала прекрасные черты незнакомки, но так и не смогла открыть секрет ее очарования, не только вызывавшего глубокое восхищение, но и рождавшего чувство жалости. Темно-каштановые волосы свободно обрамляли высокий чистый лоб; нос слегка напоминал орлиный; на губах застыла грустная улыбка; голубые глаза с невероятной кротостью обращались к небесам, в то время как мягкие брови свидетельствовали о нежном и чувственном нраве.

Стук садовой калитки вывел Эмили из задумчивости. Она посмотрела в окно и увидела направлявшегося к дому Валанкура, но, взволнованная находкой, не сразу вернулась к действительности и на некоторое время задержалась в комнате.

Встретив шевалье в гостиной, она поразилась изменениям, произошедшим в его внешности и выражении лица со времени расставания в Руссильоне. Накануне, в сумерках, она этого не заметила, но уныние и вялость его на миг утонули в радостной улыбке, едва Валанкур увидел Эмили.

– Видите, я воспользовался вашим позволением проститься, хотя только вчера имел счастье вас встретить.

Эмили слабо улыбнулась и, ощущая необходимость что-то сказать, спросила, давно ли он в Гаскони.

– Всего несколько дней, – слегка покраснев, ответил Валанкур. – Простившись с новыми друзьями, благодаря которым путешествие через Пиренеи превратилось в удовольствие, я отправился в долгий путь.

При этих словах глаза Эмили вновь наполнились слезами. Валанкур заметил оплошность и, чтобы ее отвлечь, заговорил о скромной красоте замка Ла-Валле.

Не зная, как поддержать беседу, Эмили обрадовалась возможности сменить тему. Они вышли на террасу, и Валанкур принялся восхищаться очарованием речного пейзажа и видами противоположного берега Гаронны. Облокотившись на парапет, он посмотрел на быстрое течение и задумчиво произнес:

– Несколько недель назад я побывал у истока этой благородной реки. Тогда еще я не имел счастья вас знать, иначе пожалел бы о вашем отсутствии: эта картина полностью соответствовала вашему изысканному вкусу. Гаронна берет начало высоко в горах, в местах еще более диких и грандиозных, чем те, которые окружали нас по пути в Руссильон.