Мадам Шерон не ответила на письмо племянницы, и Эмили начала надеяться, что ей позволят на некоторое время остаться дома, в уединении. Ум и нервы уже настолько укрепились, что она не боялась возвращаться туда, где когда-то испытала особенное счастье. Главным среди подобных мест оставалась рыбацкая хижина. Чтобы полнее погрузиться в нежные и грустные воспоминания, Эмили взяла лютню с намерением исполнить те произведения, которые особенно любили слушать родители, и отправилась туда одна, тихим вечером – в час, особенно располагающий к печали и фантазиям.

В последний раз Эмили приходила сюда вместе с месье и мадам Сен-Обер за несколько дней до фатальной болезни матушки. Теперь же, едва войдя в лес, она так живо вспомнила счастливое время, что решимость на миг отступила: Эмили прислонилась к дереву и несколько минут проплакала. Ведущая к дому неширокая тропинка заросла травой, а заботливо посеянные Сен-Обером цветы почти утонули в сорняках: чертополох, наперстянка и крапива заняли все пространство. Эмили то и дело останавливалась, чтобы посмотреть на милый сердцу пейзаж – сейчас молчаливый и одинокий, – а подойдя к хижине, дрожащей рукой открыла дверь и вздохнула:

– Ах, все осталось таким, каким было в последний раз, когда я ушла отсюда с теми, кто больше не вернется!

Она подошла к выходившему на речку окну и, облокотившись на подоконник, погрузилась в меланхоличные раздумья. Забытая лютня без дела лежала рядом: печальные вздохи ветра в кронах сосен, мягкий шепот в ветвях склонившихся над водой ив сейчас говорили ее сердцу больше, чем музыка. Увлеченная размышлениями, Эмили не заметила, как сгустился мрак, а последний луч солнца дрогнул в вершинах деревьев. Наверное, она не скоро вернулась бы к действительности, если бы внезапно не услышала шаги и не осознала, что совсем не защищена. В следующий момент дверь открылась, и на пороге показался человек, а увидев Эмили, принялся извиняться за вторжение. Его голос показался ей знакомым, и страх сразу уступил место иному чувству: не различая в темноте черт его лица, Эмили сразу узнала молодого человека.

Тот повторил извинения, а услышав ответ, быстро подошел к ней и воскликнул:

– Боже милостивый! Неужели? Нет, я не ошибаюсь. Мадемуазель Сен-Обер, это вы?

– Я, – просто ответила Эмили, увидев воодушевленное больше обычного лицо Валанкура. Сразу нахлынули болезненные воспоминания, а попытка совладать со своими чувствами лишь усилила волнение.

Валанкур осведомился о ее здоровье и выразил надежду, что путешествие принесло пользу месье Сен-Оберу, но, увидев поток безудержных слез, понял печальную правду. Он усадил Эмили, сам сел рядом, бережно взял ее за руку и не отпускал до тех пор, пока она рыдала от горя и жалости к себе.

– Я чувствую, насколько ничтожны все попытки утешения, – наконец проговорил Валанкур. – Могу только разделить ваши страданья, так как источник ваших слез не вызывает сомнений. Ах, если бы я мог ошибиться!

Спустя некоторое время Эмили поднялась и предложила покинуть это грустное место. Видя, как она слаба, Валанкур все-таки не осмелился ее удерживать, а подал руку и вывел из хижины. Они в молчании прошли через лес: Валанкур хотел узнать подробности смерти месье Сен-Обера, но боялся спросить, а Эмили не находила сил для беседы. Прошло немало времени, прежде чем она смогла заговорить об отце и кратко рассказала о его последних часах. Валанкур слушал с глубоким вниманием, а узнав, что Сен-Обер скончался в дороге и Эмили осталась среди чужих людей, импульсивно сжал ее руку и воскликнул: