Я встряхнулся, прогоняя несвойственные мне мысли.

– Помочь?.. мама…

Может, и глупо, но мне, здоровому во всех смыслах и временах лбу, было приятно называть «мамой» эту милую женщину с морщинистым лицом и натруженными руками.

Мария Фёдоровна глянула на меня отчего-то затуманеннымми глазами, спустила ноги на пол и замерла.

– Что… мама? – спросил я.

– Ноги…

И только тут мы оба сообразили, что идти-то моей названной матери не в чем. Забрали её из дома, в чём была. А была она в простом байковом халате и в вязаных носках. Обувь как предмет одежды отсутствовала. Ни тапок, ни туфель.

– Что такое? – нетерпеливо уточнила Галина Львовна.

– Да вот… – я оглянулся на медсестру. – Обувь забыли… Но вы не волнуйтесь, я сейчас что-нибудь придумаю.

Глянул на Марию Фёдоровну, в ней от силы килограммов пятьдесят-шестьдесят, для своих лет фигура сухая, на руках донесу.

– На руках донесу, – высказал вслух свои мысли. – А завтра Мит… отец приедет, привезёт.

– Если вспомнит, – вздохнула Беспалова.

Я опечалился: точно, Митрич про обувь и не подумает, вряд ли ему в голову придёт, что увезли его Машу в одном халате, даже без тапочек.

– Может у вас пакеты ненужные есть? – растерянно поинтересовался я.

Ну а что, нацепим на ступни, завяжем ручки на бантик с крантиком, так и дойдёт Мари Фёдоровна до палаты. А утром уже решим, как быть. Если дядь Вася на машине приедет забирать свою ненаглядную, на кресле-каталке спустим.

Стоп, Саныч. Вряд ли Митрич приедет на машине. Беспалову увезли ведь на скорой помощи, значит, решит, что Марию Фёдоровну положили надолго. Точно! Как минимум тапки прихватит вместе с кружкой, ложкой и тарелкой.

Услышав мой вопрос про пакеты, Галина Львовна нахмурилась и одарила меня непонятным взглядом, затем демонстративно вздохнула, закатила глаза и приказала:

– Стой здесь. Ох уж эта мне молодёжь, ничего сами не могут, – проворчала медсестра и вышла из палаты. Чуть позже до меня дошло: полиэтиленовые пакеты появились позже, и такую красоту советские люди берегли, стирали, сушили. На ноги никто бы не дал нацепить.

– Не волнуйтесь, уверен, Василий Дмитриевич завтра привезёт обувь.

– Не волнуюсь я, Егорушка, – застенчиво улыбаясь, успокоила меня Мария Фёдоровна. – Мне с тобой оно как-то спокойно… Дед мой только суету наведёт… Он у меня хороший, работящий, не пьющий… Ну так только по праздникам чуток, – торопливо добавила Беспалова, переживая, что могу плохо подумать о Митриче. – Только шуму от него много… Всё шебуршит чего-то, мельтешит да балаболит… Руки-то у него золотые, и голова, что твой дом советов, а вот язык как помело. В молодости любую уболтать мог… Вот и меня… уболтал… что замуж пошла, не раздумывая…

– Вот, держите, – в палате появилась Галина Львовна, держа в руках чьи-то тапки. – Потом вернёте, когда уходить будете. На пост вернёте, я Марусю предупрежу. Обувка другой смены. Им в ночь без надобности, а с утра чтоб на месте была, – строго велела медсестра.

– Спасибо большое, – от души поблагодарил я, принимая тапки и передавая Марии Фёдоровне.

Нет, точно с утра пораньше надо метнуться в магазин и купить кило конфет, а лучше коробку какую красивую. «Птичье молоко» или «Вишню в шоколаде». «Птичье молоко» самая первая сладость, которую купил со своей первой зарплаты. До сих пор люблю этот десерт. Даже привычка дурацкая осталась сначала обгрызать шоколадные стеночки с конфеты, а потом уже наслаждаться белой нежной начинкой.

В детском доме конфеты мы видели по праздникам. Девчонки, помню, даже фантики собирали, аккуратно их разглаживали, а потом хранили у себя в тумбочках. Неслыханное богатство – это когда у кого-то из прошлой семейной жизни оставалась коробка от конфет, в которой хранились детские сокровища.