– Можешь взять, – сказал он, доставая плеер из своего кармана. – Тут для ссор предков специальное колесико – выкручиваешь громкость на максимум.

– Спасибо. Пойду дальше, – сказала я, разматывая шнур.

– Удачи.

Я надела наушники, нажала кнопку воспроизведения и пошла вниз по улице под песни Джоан Арматрейдинг[13]. Но, несмотря на ее хриплый громкий голос и пульсирующие ударные, я все еще слышала в голове голос отца: «Ты же сама постоянно жалуешься, что мы живем как нищие!»

Но я также чувствовала и мамин праведный гнев: «Мне не нужен муж с состоянием, мне нужен муж с принципами! Нам еще жить в этой деревне! Забытый долг – не значит выплаченный. Ты задолжал этим людям! А что будет, если все они однажды захотят получить свое?!»

– Я сматываю удочки, – сказал мне отец.

Это было 7 июня 1986 года. За две недели до того, как Гэльская Трудовая Партия собралась выдвинуть на обсуждение вопрос о запрете разводов в Ирландии. Мы были в парке развлечений, со всех сторон виднелись ларьки с мороженым в рожках и семейные автомобили. Тут и там вились очереди на аттракционы. Дети стреляли в тире за жетоны и милые безделушки.

Моя голова гудела из-за шума автоматов, а желудок все еще крутило после того, как я повисела вверх ногами на одной из горок.

– Я ухожу, – повторил он. – Если ты не поедешь со мной, то больше никогда меня не увидишь.

Видимо, слово, которое я не смогла из себя выдавить, было написано на моем лице: Почему?

– Ой, да брось. Ты же понимаешь, почему. Ты умная девочка. Газеты ты уж точно видела

В моем взгляде остался знак вопроса. Отец всегда общался со мной, как с другом, – то есть как с равной, – но это иногда приводило к недопониманию. Например, он ошибочно предполагал, что десятилетние девочки читают новости.

– Будет референдум по разводам и голосование. Если этот закон пройдет, то твоя мать сразу же запустит процесс. Вряд ли мы сможем договориться на разумных основаниях…

Мама. Сейчас она была дома, выглаживала папины рубашки с оголтелым упорством.

Он продолжал, но я перестала его слушать. Я вспоминала «сахарные споры» и думала: «Бог ты мой и ангелы небесные. Неужели это все из-за идиотского сахара?»

– Но она не может. Неважно – ты мой отец…

– Она ясно дала понять, что будет делать все, что захочет.

Мне стало настолько тошно, что я даже не смогла доесть свой пломбир. Я возненавидела мать так, что это было почти невыносимо. Я возненавидела ее упертость и бережливость. Была сыта по горло бесконечными дешевыми аналогами, ее «заменами» в оригинальных рецептах: маргарин вместо масла, субпродукты вместо говядины. Мама вместо папы. Да как она может вычеркнуть отца из моей жизни?

Когда папа получил ответ, он сел в свою бежевую «Тойоту» и направился на север, прямиком в Белфаст. Кажется, мы полдня ехали по бескрайним зеленым лугам, от которых меня страшно мутило. Я рассматривала тени от облаков. Я считала радуги.

Повзрослев, я с шоком осознала, что та поездка не могла занять больше часа.

Я часто вспоминала об этом, пытаясь воспроизвести события. Как это так получилось: вот мы с папой на ярмарке, мое платье все еще испачкано шоколадным соусом от мороженого, а в следующую минуту я уже изучаю потрепанную карту в его машине? Когда папа слушал трансляцию ирландского чемпионата по гольфу, я держала руль.

Он один раз потерял самообладание из-за другого водителя, и я сочувственно покачала головой.

– Твою мать, ты едешь или паркуешься?

Я улыбнулась, и он извинился за ругань.

– Ничего страшного, – сказала я.

– Ничего ведь, правда? Ты же не какой-то безмозглый попугай, который все повторяет. Тебе нужно изучать язык во всем его разнообразии. Ругань помогает выпустить пар. И успокоиться.