Голицын выражал недовольство тем, что в этот работный дом попадали люди за мелкие провинности. Рижские предместья обнесены были палисадом из высоких заостренных кольев – как делалось при царе Иване Грозном и еще ранее. Палисад, в отличие от земляных валов крепости высотой в пять сажен и даже больше, был подвижным – предместья разрастались, и его переносили все дальше и дальше. Но зимой стена из деревянных кольев – соблазн для тех, кто не запасся дровами. По ночам обыватели вытаскивали колья, а магистрату приходилось оплачивать их замену. Время от времени воров ловили и карали. Но запирать за такую мелочь на два-три месяца в работный дом – уже чересчур.

Маликульмульк живо смекнул, до чего додумался князь. Дать Дивову должность какого-нибудь обер-надзирателя, нарочно для него изобретенную, да казенную квартиру в Цитадели – чего же лучше? Он туда переберется с Анной Дмитриевной… с Анютой…

Они были совершенно не похожи – та Анюта, что осталась в далеком прошлом, худенькая девочка с огромными голубыми глазами, и Анна Дмитриевна, уже не юная, уже не красавица, хотя если причесать на модный лад и немножко подрумянить, стала бы хороша собой, наверно…

Отправив курьера, Маликульмульк уселся за свой начальнический стол, куда догадливые подчиненные уже сложили стопку конвертов с большими сургучными печатями. Аккуратно их срезая, он опять задумался о своем – об игроках, которые прячутся где-то в Риге. Они непременно должны появляться в гостиницах и высматривать богатых приезжих. Скорее всего, у них есть какое-то убежище на случай неприятностей с полицией. Графиня де Гаше, Эмилия фон Ливен, Иоганн Мей, Леонард Теофраст фон Димшиц, Андреас фон Гомберг… И некто фон Дишлер с нечеловеческим носом.

Про убежище может знать хитрая Маврушка. Довольно ей уже раздумывать, выдавать или не выдавать семейные секреты Дивовых. Пора бы ее навестить.

Маликульмульк приструнил Косолапого Жанно, уже мечтавшего о сытном ужине. Он предоставил начальнику канцелярии Ивану Андреевичу выслушивать подчиненных. А сам уже рассчитывал, как поведет беседу с субреткой. Если бы гномы Буристон или Зор написали эту беседу, она была бы язвительна и забавна. Субретка Маврушка показала бы свое корыстолюбие во всей красе. И под каким именем она блистала бы в сей новоявленной «Почте духов»? Плутана? Ветрана?

Небо за окном вроде бы не предупреждало о скором дожде. Сказав Сергееву, что хочет снова посетить отставного бригадира Дивова, Маликульмульк покинул канцелярию.

Он шел по неширокой улице к Ратушной площади – там было более всего надежды взять извозчика. Вокруг творилась немецкая жизнь с маленькими немецкими радостями – из одного приоткрытого окна пахнуло корицей, из другого кофеем, из третьего, кажется, кардамоном. Где-то негромко и слаженно пели песенку о форели в ручье. Город жил вне времени, по тем старинным законам, которые даже не всегда были записаны на бумаге, но под строгим надзором магистрата соблюдались неукоснительно. Самая настоящая немецкая провинция – не торговый город Российской империи, а заштатный немецкий городок, в который новые веяния или вовсе не долетают, или, долетев, вызывают ужас и неприятие.

Скажи этим господам «Штурм унд дранг!» – так даже не поймут, что это за «буря и натиск». Им сие не надобно, на новейших литературных течениях талеров не заработаешь. В Геттингене, в Страсбурге, в Швабии – всюду собрались вместе пылкие и талантливые юноши, восстали против заплесневевших правил. В Риге наоборот, делают все, чтобы литературы не было, и лишь ставят в театре Фитингофа нашумевшие в Европе пьесы – нельзя же совсем без изящных искусств. Но «Бурю и натиск» Клингера, с которой началось все новое в немецкой литературе, не поставили. «Искать забвение в буре» – это не для почтенных бюргеров.