– Анну Дмитриевну? – переспросил Маликульмульк, а сердце беззвучно воскликнуло: «Анюта!»

Он и не подозревал, что в глубине души – однолюб. Сколько времени прошло, а стоило услышать имя «Анна»…

– Вы меня слушайте! – требовал меж тем Терентий. – Эта графиня, так ее и сяк, неспроста появилась. Они сперва с мужем барыни сошлась, с тем, что пропал. Их вместе в одном экипаже видали…

Тут Маликульмульк, словно бы захлопнув книгу с воспоминаниями господина Крылова, стал слушать очень внимательно.

– Она из той самой шайки, что младшего Дивова общипала. Мало им мужа сгубить – еще и жену хотят на дурную дорожку толкнуть!

– Графиня де Гаше… – повторил Маликульмульк. – Что же в Риге делает французская графиня?

Терентий только развел руками – этого он знать не мог. И предположил, что имя фальшивое, любая Матрена или Хавронья, наловчившись трещать по-французски, может выдавать себя за маркизу или графиню. Тут Маликульмульк с ним согласился, разъезжая по ярмаркам в поисках игроцких компаний, он и не на такие проказы нагляделся. Очень часто шулерские шайки возили с собой молодых и красивых женщин, богато одетых. Эти женщины тоже участвовали в игре, сбивая жертву с толку своей мнимой благосклонностью или попросту подсматривали в карты простака, передавая потом эти сведения тайными условными знаками. У него даже был неприятный случай, когда одна такая особа помогла его противнику отыграть выигранные Маликульмульком полторы тысячи, которые он считал уже своими, с прибавлением его собственных двухсот рублей. После этого Маликульмульк сделался очень внимателен ко всему, что могло показаться лишним в комнате, где шла Большая Игра.

– Стало быть, этот дуралей Дивов сошелся с мнимой графиней? – уточнил Маликульмульк. – Так, может, он все-таки жив и где-то у нее в алькове обитает?

– А на кой же тогда ляд ей дивовскую супругу к себе в горничные заманивать? – разумно спросил Терентий. – Да мне ее, курву, и обрисовали. Стара и тоща! Бабы-то все разглядят!

– Но, значит, богата, если за услугу дарит дорогие сережки?

– Да и не богата, своего экипажа не имеет, – отвечал Терентий с великолепным презрением.

О том, как он раздобыл важные сведения, Терентий умолчал, а Маликульмульку и так было ясно – бравый плечистый и дородный молодец (иного кучера у Голицыных и быть не могло) пустил в ход все свое простонародное обаяние и не старух вылавливал на улицах Петербуржского предместья, а, наоборот, молодок. Ну что ж, на то она и комедия: философ действует через ловкую старуху, а лакей Проныр – через не менее ловкую субретку.

– Стало быть, все полагают, будто она – хозяйка веселого дома?

– А на что бы она еще сгодилась? Маврушку вашу ненаглядную не сманивает же к себе жить! А госпожу Дивову сманивает!

Этим хитрый Терентий хотел сказать недорослю: Маврушка-то до того дурна, что ее и в шлюхи не зовут.

– То бишь, она с Дивовым ездила в наемном экипаже? А не было ли в том экипаже еще других мужчин?

Терентий пожал плечищами.

Стало ясно, что пора выводить на сцену Косолапого Жанно, обжору и простофилю.

– Ты уж прости, братец мой, но пока не увижу своими глазами графиню де Гаше посреди беспутных девок – не поверю. Может статься, она госпоже Дивовой добра желала, а Маврушка про это знала…

– Ну, так придется нам с вами ехать в «Иерусалим»!

– Куда?!

– В «Иерусалим», я узнавал – это корчма на том берегу.

– С чего ты взял, что графиня там живет?

– Добрые люди сказали. Видели, как она Маврушку с собой увозила в экипаже. А потом Маврушка хвалилась, что была на том берегу в самой дорогой ресторации, куда рижские богатеи кутить ездят. А привезли-то ее оттуда одну. Графиня-то, выходит, там осталась.