– Боже упаси! – поклялся Маликульмульк. – Да что с ним стряслось-то? Скажите мне, хоть потихоньку. Может, есть способ как-то ему помочь, коли он жив.

– Ах, нет, не могу же я стоять на улице с чужим мужчиной. Это уж стыд и срам.

– Может быть, вы придете в замок? Спросите начальника канцелярии…

– Нет, нет, меня в замке знают! Разговоры пойдут, – госпожа Дивова беспокойно огляделась. – Да и бесполезно это. Его полиция не смогла сыскать… без подношений и угощений не ищут… а что у нас есть?..

Заплакав, она побежала прочь.

Философ поглядел вслед и внезапно усмехнулся. Зря он, что ли, столько лет пытался сделаться автором комедий? Зря выращивал из себя драматурга, умеющего сводить сложные движения человеческий души к смешным поступкам; драматурга, для коего мир – череда забавных и нравоучительных картинок, а люди движимы самыми простыми страстями, как персонажи пиес Молиеровых?.. И знать это вполне довольно, чтобы сплести интригу.

– Старуха, – сказал Маликульмульк. – Мне срочно нужна старуха.

Этого добра в предместье должно быть достаточно. Зря ли он, живя в столице, видел на театре столько лихих комедий? Мудрецу задали загадку – мудрец взялся ее разгадать.

Искомая тетка нашлась неподалеку от Родниковой улицы. Лет ей было за шестьдесят – тот возраст, когда отпадают последние помыслы о привлекательности. Она торговала поношенным платьем, и вид имела отчаянный – слонялась по улице, нахлобучив на себя старую офицерскую треуголку, перекинув через оба плеча в живописном порядке заштопанные чулки и какие-то тряпицы, в руках же имея преогромные драгунские сапоги, две пары. А уж что лежало в корзине – одному Богу ведомо.

– Поди-ка сюда, голубушка, – позвал Маликульмульк. – Дельце есть.

И обозначил это дельце именно так, как полагалось в комедиях: высмотрел молодую особу, невестку отставного бригадира Дивова, да увидел, что больно уж нос дерет, так нет ли способа с ней сговориться?

Природа не создала еще старухи, которая, услышав такие речи, откажется посводничать. Это Маликульмульк знал теоретически, из писем своих потусторонних приятелей, а сам такими услугами не пользовался. Столичные барыни в годах только тем и развлекались, что свадьбы устраивали, а уж уличная торговка и подавно не упустит такого любезного способа заработать деньги.

– И точно, батька мой, что нос дерет, – согласилась бойкая старуха. – Она ведь из богатых, в своем доме жила, горничная за ней ходила. Немец все бегал ей волосы чесать! А теперь – не угодно ли сухую корочку поглодать?

– А что за беда?

– А то и беда, что муж в карты проигрался. Я, грешна, тоже люблю в картишки перекинуться, так ведь меру знай! Видишь, что карта не идет – и уходи от стола прочь. А он, бесталанный, все имущество проиграл, в долги влез, серьги женины, ложки серебряные – все из дому унес и спустил. Маврушка, их горничная, все рассказала, как ей от места отказали.

– И что же? Влез в долги и сбежал, чтобы не платить?

– А вот тут по-всякому говорят. Одни говорят: застрелился, окаянный, погубил душу. Другие – что сбежал с остатком денег, бросив жену с батюшкой своим. А батюшка-то крут! Крут, да недалек! Раньше надо было за чадушком смотреть!

– И что, Маврушке потому от места отказали, что денег не стало?

– Так она сказывала. А что на самом деле – Бог весть.

– Где ж эта госпожа Дивова раньше жила?

– А на Мельничной улице. Ты, батька мой, спроси, всяк тебе бывший дивовский дом назовет.

– И давно ли она тут поселилась?

– Летом, я чай… – неуверенно отвечала торговка. – На Петра и Павла они уж тут, кажись, жили…