Занятый незнакомкой, Маликульмульк не заметил старика, сидевшего в плохо освещенном углу.

– Вам что угодно, сударь? – окликнул его старик.

Голос был недовольный, выдающий человека, не привыкшего ни перед кем лебезить.

– Вы отставной бригадир Дивов? – спросил Маликульмульк.

– Я.

На седовласом старике, высоком и худом, был тот самый мундир со споротым галуном.

– А я – начальник канцелярии его сиятельства князя Голицына Крылов. Вчера было получено ваше прошение, и его сиятельство велел мне выяснить обстоятельства ваши.

– Вот мои обстоятельства! – старик указал на женщину.

Тут лишь Маликульмульк разглядел, чем она занималась.

На подоконнике лежали куски того самого золотого галуна, о котором писал Дивов, уже споротые с мундира. Ловкими пальчиками молодая женщина распутывала шитье, высвобождая отдельные нити. Затем она отделяла тончайшие золотые проволочки от шелка, складывая их в отдельную кучку, пока еще крошечную.

– Не хочу выжигам отдавать, надуют, – убежденно сказал старик. – Лучше уж так. Все норовят надуть, все! Вот ее чуть вокруг пальца не обвели!

– Батюшка! – укоризненно воскликнула женщина.

– Вот те и батюшка! Что хочешь говори, сударыня, а не пущу! И в обиду тебя не дам. Сиди, рукодельничай. На паперти просить стану, а тебя из дому не пущу.

– Соблаговолите, сударь, растолковать мне, о чем речь, – вступил Маликульмульк. – Чтобы я мог доложить его сиятельству.

– Коли прошение мое читали, так и самому ясно – впору пришло голодной смертью помирать, – отрубил старик. – У меня два внука от старшего сына, сейчас они на дворе играют. Старший в чине майора был с корпусом генерала Ферзена при Мацеевицах, ранен в ногу и в грудь, от ранений оправиться не сумел. Супруга его лишь на два месяца пережила. А сия дама – вдова младшего моего сына.

– Батюшка!..

– Вдова! Нет у меня больше сына, а у тебя – мужа!

Маликульмульку стало ясно, что перед ним семейная драма, куда как страшнее той, что он пытался изобразить смолоду в своих стихотворных опусах. Сказать было нечего – утешать он не умел.

– Я доложу о вашем положении его сиятельству. И позвольте откланяться.

– Ступайте, сударь, с Богом.

Маликульмульк вышел в узкие сени, страх как недовольный и собой, и норовистым стариком. Было что доложить князю – да, пожалуй, и княгине. Бригадир оказался доподлинный.

Стало быть, не мошенник и на мошенников не наведет. Разве на каких-то неподходящих – на булочника, что отказался давать в долг, да на соседок, которым невестка пыталась что-то продать, а они, сговорившись, сбили цену.

В некотором огорчении Маликульмульк принялся считать шаги обратно до Рижского замка, любопытствуя, сойдется ли цифра. Но на двухсот десятом его плеча коснулась рука. Он обернулся и увидел исцарапанные золотой проволокой пальчики, белое запястье, край шали.

– Господин Крылов! Простите, Христа ради!

– Сударыня, – сказал он, безмерно растерявшись.

– Простите нас, простите Петра Михайлыча! Он не гордый, поверьте, совсем не гордый, это от страдания… Не сказывайте его сиятельству, что мы вас так скверно приняли!

– Да я и не собирался, госпожа Дивова. Я скажу только хорошее. Князь исполнен милосердия… вас представят княгине, она также добра… рассмотрев дело вашего покойного мужа, найдут способ назначить вам пенсион…

– Мой муж жив, господин Крылов, – убежденно сказала бригадирова невестка. – То, что он ушел из дому и пропал, еще не означает его смерти. Я жду его, жду, что он вернется, поздно или рано. И записочки в церкви подаю во здравие. Батюшка сгоряча назвал меня вдовой. Он и сам верит, что Миша вернется. Он только сильно обижен на Мишу, это в нем обида говорит… Не вздумайте называть меня вдовой перед их сиятельствами!