– Она будет жить? – скрипучий голос повторил свой вопрос настойчивее.

Едва различимый звук. Возможно, вздох, после которого последовало:

– Хотелось бы мне это знать.

– Вы же доктор. Если не знаете вы, то кто знает?

– Если бы вы спросили меня об этом, когда ее только привезли, я бы сказал, что нет, она не доживет и до полуночи. Но прошла неделя, и она до сих пор жива. И становится крепче. Сегодня утром мы убрали вентиляцию, теперь она дышит самостоятельно. Но будет ли она жить? Я не знаю.

– Черт побери. Директор хочет услышать ваш прогноз.

– Тогда я надеюсь, директор знает прямой номер бога, потому что он единственный, кто может ответить на этот вопрос.

– Не могу поверить, что она агент ФБР. Ей на вид шестнадцать, бог ты мой. У меня дочь выглядит старше!

– Двадцать шесть.

– Что?

– Ей двадцать шесть. А твоя дочь выглядит старше, потому что ты разрешаешь ей так краситься. Не говоря уже о той ужасной татуировке.

– Это должна была быть бабочка на лодыжке. Маленькая, – последовал долгий вздох. – Откуда мне было знать, что она набьет себе череп и две кости почти на всю спину? Если бы рядом был ее отец…

– Ты слишком мягка с ней.

Два новых голоса ворвались в прекрасную отстраненность Кендры. Ей казалось, что она плывет, как будто бы она парила вне своего тела. Но неодобрение, звучащее в одном из голосов, заставляло ее каждый раз спускаться вниз.

– Ты предоставила ее самой себе после развода, – продолжал неодобрительный голос. – Я не критикую. Ну, может, и критикую. Но это просто потому, что мы друзья, Энни. Передашь мне это? Спасибо. – Потом на какое-то время воцарилась тишина. Затем раздалось снова: – Она с тобой играется. Ты же знаешь.

– Она просто… проходит через стадию отрицания.

– Ну, ей повезло с тобой. Полно людей в мире, у которых нет никого. Как у этой бедняжки.

– Что ты имеешь в виду? Я слышала, что директор спрашивал о ней, – голос опустился до боязливого шепота, как будто бы эта женщина, Энни, думала, что директор, кто бы он ни был, притаился где-то рядом. – И из Бюро тоже кто-то постоянно приходит и справляется о ее здоровье. Доктору Кэмпбеллу было приказано лично наблюдать ее.

– Это же коллеги, – вторая женщина шмыгнула носом, снова выражая неодобрение. – Врачи. Мы. Но семьи у нее нет. Посмотри на нее. Даже с забинтованной, как у мумии, головой, видно, что она симпатичная. Я бы убила за такие ресницы, как у нее. Странно, что у нее нет парня, который бы беспокоился о ней.

– Хм.

– Мой племянник Джои только что расстался со своей подружкой.

– Ой, не надо, Памела! Девочка даже в сознание еще не пришла, после того как ее сюда доставили, – голос второй женщины теперь сопровождался заливистым смехом, – а ты хочешь свести ее со своим племянником!

– Ее жизненные показатели превосходны. Сейчас мы перестанем вводить ей успокоительные… Мне просто жаль ее, ведь у нее никого нет. Нет семьи…

– О боже! Кендра Донован.

– Что?

– Кендра Донован. Эта девушка, пациентка. До меня только что дошло… Я же слышала о ней. – Голос снизился до шепота. Голос Энни. По какой-то причине, хоть Кендра и парила где-то, ей было важно знать, кто именно говорит, идентифицировать голоса. – Это было по «20/20» или «Шестьдесят минут», по одной из этих новостных программ. Ее родители участвовали в программе создания супердетей.

– Супердетей? Это… погоди. Я думаю, что читала об этом! Дизайнерские дети, – неодобрение вернулось в голос женщины, в голос Памелы. – Генетически модифицированные дети; они возились с генами, чтобы сделать детей умнее, чем обычные.