– Кто написал донос?

– Тогда я не знал. Теперь у меня есть основания полагать, что это была жена подкупленного присяжного.

– Кто-нибудь из ваших коллег был посвящен в ваш замысел?

– Нет. Они бы не согласились на это. Они были возмущены до предела… возмущением праведников. «Праведники» – это те, которые не попались с поличным. Да, они не отвернулись от меня, помогли в беде, но я был обречен. И вот он я – человек необычайного таланта, который нельзя использовать. Туда, где может сверкать мой талант, меня не допускают. Более того, я заклеймен. Теперь даже те, кому мои услуги пригодились бы в частном порядке, шарахаются от меня, как от чумного. Я разорен. Нет никакого смысла влачить столь жалкое существование, и если я продолжаю жить, то лишь из какого-то извращенного упрямства. Все средства к существованию я получаю от этой конторы – выплаты по делам, которые остались незавершенными после моего ухода, гонорары за разовые поручения. Так что я очень заинтересован, чтобы контора процветала. Предлагаю это вам в качестве причины моего появления у вас. Если не нравится, то у меня есть еще альтернативный вариант. Желаете выслушать?

– Если он не слишком фантастичен.

– Совсем не фантастичен. Я озлоблен против моих бывших коллег, потому что один из них прикончил Дайкса и обеих женщин, хотя повода не знаю, но вы от них не отвяжетесь, пока не найдете этот повод, и я хочу при этом присутствовать. Это лучше?

– Кое-что привлекательное здесь есть.

– Вот вам еще. Я сам убил Дайкса и женщин, хотя снова не знаю, по какой причине, но считаю, что вы более опасны для меня, чем полиция, поэтому нельзя упускать вас из виду. – О’Мэлли взял в руку стакан. – Уже четыре… Пожалуй, хватит.

– Пока хватит, – согласился Вульф. – Хотя версии взаимоисключающие. По одной из них, коллеги помогли вам в беде, по другой – бросили на произвол судьбы. А как было на самом деле?

– Они бились как львы, чтобы выручить меня.

– Черт бы вас побрал, Кон! – вскипел Фелпс. – Ведь именно так и было! Мы бросили все дела! Просто из кожи вон лезли!

О’Мэлли и бровью не повел.

– Значит, принимаем этот вариант, – сказал он Вульфу. – Номер два. Свидетели нашлись, а это уже кое-что.

– В любом случае я предпочитаю этот вариант. – Вульф посмотрел на настенные часы. – Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что вам известно про Дайкса, джентльмены, но настала пора ужинать. Еще раз приношу свои извинения, что мы не готовы принять гостей.

Все поднялись. Корриган спросил:

– В котором часу нам вернуться?

Вульф поморщился. Перспектива работать, пока шел процесс пищеварения, его не прельщала.

– В девять? – предложил он. – Это удобно?

– Да, – заверили они.

Когда в час ночи Вульф посчитал, что пора ставить точку, и отпустил юристов, создалось впечатление, что мне всерьез придется взяться за девушек. Не могу сказать, чтобы адвокаты уклонялись от прямых ответов. Мы выудили из них, пожалуй, четыре тысячи фактов, по тысяче в час, но предложи мне кто-нибудь сдать их оптом за десятицентовик, я бы посчитал, что остался с барышом. Мы разбухли от информации, но не услышали ничего, имеющего хоть самое отдаленное отношение к Бэйрду Арчеру или упражнениям в жанре беллетристики. Вульф даже до того опустился, что спросил каждого из них, где и как они провели вечер второго февраля и день двадцать шестого февраля, хотя полиция, безусловно, проверяла и перепроверяла их показания.

Про Леонарда Дайкса мы знали уже столько, что могли запросто написать его биографию – документальную или в виде романа. Начал он как конторский рассыльный, но благодаря усердию, прилежанию, преданности и известной смекалке дорос до управляющего делами конторы и доверенного делопроизводителя. Убежденный холостяк. Курил трубку, а однажды во время застолья в конторе совершенно опьянел после двух стаканов пунша, из чего следовало, что закладывать за воротник он не привык. Вне работы он почти ничем не увлекался, разве что летом ходил на бейсбол, а зимой – на хоккей. Никто из пятерых даже предположить не мог, кто и за что поднял руку на Дайкса.