Катерина набрала в легкие побольше воздуха, расправила плечи, но Доярков опередил, пресекая попытку выговориться на корню:

– И-только-не-надо-сцен! Не забывай, что ты мне пока не жена. И думаю, что твой Боб тебе таких не дарит. Бери.

Катя медленно протянула руку и взяла букет, почти упирающийся ей в лицо. Не глядя, положила рядом с собой на кучку пакетов и, стараясь держать себя в руках, прошипела:

– Ты прав, Боб мне цветов не дарит. Но это совершенно не твое дело. И ты второй раз прав: ты мне не муж. Ты мне вообще никто. Поэтому сделай милость: скройся с глаз, чтобы я тебя больше не видела!.. Лютики можешь прихватить с собой.

Она достала из сумки его документы и деньги, решительно протянула:

– Долетишь самостоятельно. Индюк и папенькин сынок! Ишь, нашел себе няньку…

– А-а-а! Вот та-ак! То-то ты мне сразу не понравилась. Такие, как ты, они нас, мужиков, ненавидят. Ненавидят, потому что понимают, что сами во всем виноваты. И все рветесь, рветесь, юбки теряя, не в свое дело: во власть, в бизнес… А простую жизнь свою устроить не умеете… И ничего-то ты не понимаешь…

Пьяные сентенции лились через пень-колоду, пробуксовывая через слово, но с большим чувством. Поярков оседлал любимого конька.

Катя решила долго не слушать:

– Да пошел ты к черту, урод закомплексованный! У самого ведь проблема на проблеме, невооруженным глазом видно. Это тебя, красавца такого, бабы не любят. Не за что, наверно. И это твои личные трудности. Сам виноват, сноб. А у меня, будет тебе известно, со взаимоотношением полов все в порядке. Уматывай отсюда подобру-поздорову!

Она не кричала, не шипела, произнесла свои слова тихо и устало, только встала с кресла и резко ткнула ему в грудь бумажником. Кузьмич не удержался на ногах и боком плюхнулся в низкое кресло.

Катя скоро собрала свои пакеты, для верности заглянув в каждый, в первый попавшийся пакет запихнула документы и приготовилась ретироваться, как вдруг Доярков демонстративно открутил пробку и громко хлебнул из горлышка, всем своим видом показывая, что задерживать ее не собирается.

Катя притормозила и тяжело опустилась рядом: виски в бутылке было достаточно для полной анестезии, и чувство ответственности снова взяло верх. Проще простого было бы бросить его сейчас, но она знала, что будет дергаться и нервничать до самого отлета, а потом, не обнаружив его в самолете, начнет есть себя поедом за гордыню и бессердечность. В конце концов, алкоголизм – это болезнь, а его взгляды – всего лишь взгляды, его личное дело. Не детей же ей с ним крестить…

– Катя! Катя, не бросай меня. Не смей даже думать об этом, – раздался рядом его голос. Как ни странно, он не просил, не умолял – он требовал.

Ну почему с ней так всегда! Почему какие-то алкоголики позволяют себе требовать!.. Ну ладно бы еще только они требовали, но почему она, умница и красавица, которую все слушают и уважают, идет на поводу? Почему, когда доходит до личного, она превращается в какую-то гусыню? По всему выходит, что этот бесполезный, нелепый и чужой пьяница прав, когда начинает говорить о ее личной жизни. Нет, такого просто не может быть!

Поярков, пока она размышляла, уже ничего себе и не требовал, только тихо тянул:

– Катя, я дурак, я знаю. Ты меня не слушай. Не слушай меня… Я понимаю, что со мной тяжело… Ты не бери в голову. Ты лучшая…

Договорить он не успел. Прямо-таки на самом интересном месте объявили долгожданную посадку на рейс. Катя смилостивилась:

– Слушай меня внимательно: шаг вправо, шаг влево – расстрел на месте! Полетишь один и сам знаешь куда… Стоишь и молчишь, рта не раскрываешь и ни на кого не дышишь. Прорвемся. Бутылку отдай.