– Можно, я сначала позвоню?

– Нет. Служба пробации отклонила ваше прошение. Обычно им требуется неделя или около того, чтобы изучить наши рекомендации. Но… – Она пожала узкими плечами. – Ваше заявление просто завернули, не обсуждая. Я не знаю, на каких основаниях…

Он не мог дышать, не мог думать.

– Когда я узнаю, то сообщу вам. Мне жаль.

– Что? – Он слышал, что охранник совсем рядом. – Почему?

Она уже уходила. Еще шесть месяцев за решеткой, а ей хватило пары секунд, чтобы сказать ему об этом.

– Тофт! Я прошел полный курс лечения. Я делал все, что вы велели…

– Я не знаю, почему вам отказали. – Она едва повернула голову, на ходу доставая ключи от своего спортивного автомобиля. – Когда узнаю…

– У меня маленький сын. Семья.

– Через шесть месяцев вы сможете снова подать прошение. Соблюдайте распорядок…

– Черт побери, дамочка, что мне делать?

Охранник подскочил к нему сбоку с кулаками наготове, с ухмылкой на лице и очевидным желанием подраться.

– Отойдите от директора, – приказал он.

– Я не прикасался к ней.

Крупный мужчина в форме взял его под локоть. Теперь, когда раны зажили, Рабен был снова крепок, силен и отлично натренирован. Он развернулся и резко толкнул охранника в грудь, отчего тот, засеменив ногами, попятился и в конце концов грохнулся на спину.

Тофт явно получала удовольствие от происходящего. Сложив руки на груди, она не отрываясь смотрела на Рабена.

– Вам следует сохранять спокойствие, – сказала она.

– Я спокоен. Просто мне непонятно.

За спиной снова раздались торопливые шаги, на этот раз их было много. Охранники четко следовали правилам: никогда не ввязываться в драку в одиночку. Некоторые из здешних заключенных опасны. Приведи подмогу и дождись удобного момента.

– Я не психопат. Не педофил и не уголовник.

Перед ним встал все тот же крупный охранник, постукивая по ладони дубинкой.

– Отойдите от нее, Рабен.

– Я не прикасался к ней! Я не…

– Мы не сможем вам помочь, если вы сами не хотите помочь себе, – спокойно сказала Тофт.

– То дерьмо, которым вы меня пичкали…

И вспыхнула ярость, та самая красная ревущая мгла, которая накатывала на него в Ираке и в Афганистане. От него ждали безудержного жаркого гнева, это чувство воспитывали в нем и поощряли его проявления.

Он отскочил, схватил стол, едва соображая, что делает. Двинулся навстречу смуглому охраннику, размахивая столом перед собой. Темная кожа цвета земли в Гильменде. Он видел ее повсюду, когда отправлялся в дозор, не зная, кого встретит: друга или врага.

Одно стремительное движение, и он с пронзительным воплем швырнул стол вперед, целясь в охранника.

Откуда-то к нему потянулись руки, давили колени, пинали ноги, мелькали кулаки. Йенс Петер Рабен очутился на полу, под массой тел, избиваемый, усмиряемый.

Кто-то зажал ему ноги, другой ткнул его лицом в плитку пола.

И поверх всего звучали слова Тофт, произносимые тем ровным, отточенным тоном, который он возненавидел за месяцы, что провел за решеткой. Он извернулся, чтобы посмотреть в ее голубые глаза.

– Медикаментозная терапия, – приказала она. – В камеру его.

Сильные руки поволокли Рабена прочь, невзирая на вопли и брыкание, втолкнули в одиночную камеру, подняли на металлический стол, обмотали его сопротивляющееся тело кожаными ремнями. В руку повыше локтя вонзилась игла. И тут же поплыли перед глазами другие картины, иные формы насилия.

Йенс Петер Рабен успел только подумать, сможет ли он когда-нибудь сбежать из этого кошмара наяву, найти покой и убежище в доме вместе с Луизой и маленьким мальчиком, который едва знал своего отца в лицо.