Было в Дорогине что-то неуловимо русское. И дело не в светлых волосах, не в пронзительно голубых, как позднее осеннее небо, глазах. При всем при этом в его облике не просматривалось ничего сельского – сугубо городской человек. Он напоминал средневекового городского ремесленника, свободного человека, мастера своего дела, знающего себе цену. И если бы кожаный ремешок стянул его волосы, это бы подобие стало очевидным.

Денег на такси у него не оставалось и поэтому приходилось иметь в виду, что до пешеходного моста идти минут сорок. Значит, предстояло убить еще полтора часа. Долгих из-за неопределенности.

Холодные осенние сумерки спускались на город, зажигались фонари, призывно и ярко горела реклама. Жизнь шла своим чередом. Люди спешили в теплое жилье, а вот ему, Сергею Дорогину, спешить было некуда.

– Ничего, ничего, – говорил он, обращаясь к самому себе, – будет день, будет и пища. Савелий отдаст деньги. Конечно, он жмот и сволочь, но деньги ведь отдаст. Сперва половину, а там дожму, выложит и остальное.

Савелий Мерзлов должен был Сергею Дорогину довольно-таки крупную сумму. И Дорогин понимал, что сразу все деньги Савелий не отдаст. Не таким тот был человеком, чтобы вот так, не потрепав другим нервы, легко расстаться с большой суммой. Скорее всего, будет тянуть волынку, станет отдавать небольшими частями.

«Ничего, ничего, как только у меня появятся деньги, я его обязательно прижму и вытрясу из него все до последнего цента».

Увидев небольшой парадный подъезд в старом доме, оборудованный под кафе, Сергей Дорогин постоял несколько мгновений, опустил серый ворот темно-синей куртки, передернул широкими плечами, повертел головой, разминая шею, и направился туда. Там было тепло, пахло ароматным кофе, коньяком и сигаретным дымом. А еще Дорогина привлекла музыка, негромкая и мягкая, призывно звучащая из старого подъезда.

«Вот здесь я и скоротаю полчаса, покурю, подумаю. Попью кофе – маленькими-маленькими глотками. Разговор с Мерзловым предстоит не простой».

В последние месяцы, а по большому счету, и пару лет, простых разговоров у Сергея Дорогина не случалось. Да и вообще, жизнь складывалась премерзко.

«Когда же наконец все это кончится?» – не один раз уже думал Дорогин.

А ведь все шло так хорошо. Были деньги, известность, была любимая жена и дети, машина, работа, которую Дорогин любил. Словом, было все. А сейчас у него нет ничего, абсолютно ничего, кроме куртки на плечах, старых башмаков, берета, серого свитера и потертых джинсов.

«Да, еще лежат документы во внутреннем кармане, но какой от них толк?»

– Чашку хорошего кофе, – глядя в глаза бармену сказал Дорогин.

Тот испытующе посмотрел на пришедшего – далеко не все посетители бара подозревали, что кофе в русском языке мужского рода.

– Двойной сделать? – осведомился бармен, учтиво улыбнувшись.

– Простой, – пробурчал Дорогин, понимая, что на двойной может не хватить денег, а если и хватит, то он останется без сигарет.

– Простой, так простой, – бармен нажал кнопку кофемолки.

Завертелись, закружились, застучали, ударяясь друг о друга черно-коричневые зернышки. Бармен щелкнул рычажком, насыпая кофе в ситечко, и стал готовить напиток.

А Дорогин уселся на высокий табурет рядом со стойкой и принялся рассматривать длинный строй бутылок с яркими этикетками.

«Этот коньяк я пил, это мартини тоже пробовал, херес, сухой херес, когда же я его пил в последний раз… Нет лучше хереса, вот эта бутылка, название только отливает золотом, не прочитать, не вспомнить».

– «Когано», – сказал бармен, перехватив вопросительный взгляд Дорогина, – может, налить сто граммов?