Гуравицкий решил напомнить о себе:

– Огорчу вас, Петр Ефимович. От холеры умереть вам уже не удастся.

– Это почему?

– Знакомец у меня в Обуховской больнице практикует. Признался по секрету, что изобрели они от холеры прививку и даже успели опробовать. Гарантирует стопроцентный результат.

Гуравицкий знать не знал, что знакомец над ним спьяну подшутил.

– Готовы спорить? – обрадовался Устинский.

– Вот моя рука.

– А вот моя.

– Надо бы разбить. Эй, как там вас? Два-с-Руляев…

– Моя фамилия Разруляев. – Сергей Осипович вскочил, разгневанный очередной выходкой литератора.

– Раз или два-с – разница невелика, – заявил Гуравицкий.

Собравшиеся дружно рассмеялись.

– Ну же, разбейте, – поторопил управляющего Гуравицкий.

– Сперва извинитесь, – потребовал Сергей Осипович.

Утром в лесу он сдерживался из-за Ксении. Теперь, когда надежд на их брачный союз больше не осталось, не было причин сносить оскорбления Гуравицкого. Тем более при помещиках, к которым вот-вот пойдет наниматься на службу.

– Вы разве дворянин, чтобы я извинялся? – уточнил Гуравицкий, стараясь не показать радости на лице. Кажется, его план сработал. Теперь Ксения согласится без всяких раздумий в присутствии двух десятков свидетелей, расположением которых дорожит ее брат. А главный соперник будет изгнан с позором.

– Дворянин.

– Но дед ваш, кажется, лакействовал. Да и вы заняты тем же самым. Ваше место на кухне. Что вы позабыли в компании приличных людей?

– Отец его, хоть и герой, место свое знал, – поддакнула Беклемешева. – Кланялся при встрече, шапку сдергивал. А этот, будто ровня, садится за стол.

– Пшел вон, – прикрикнул на управляющего литератор.

– А где Шелагуров? – тихо спросил Устинского Брыскин.

Тот пожал плечами, внимательно наблюдая за Разруляевым. Чем, интересно, ответит?

А Мэри наслаждалась. Эх, поскорее бы продать эту проклятую усадьбу и навсегда вычеркнуть из памяти всех этих Устинских, Брыскиных, Беклемешеву, а заодно и Шелагурова.

– Фимка, перчатку, – приказал Разруляев.

Лакей, не мешкая, ее сдернул.

– Стрелять-то умеете? – уточнил Гуравицкий.

– Скоро в этом убедитесь, – пообещал Сергей Осипович.

Все затаили дыхание, даже Фимка перестал сопеть. Управляющий скомкал перчатку и бросил в обидчика.

Что Разруляев преотлично стреляет, Гуравицкий знал, спасибо Мэри. И что фехтовать не умеет, тоже.

– Поверю на слово. Вызов сделали вы, – заявил литератор, поймав на лету перчатку и отбросив ее лакею, – следовательно, оружие выбираю я. А я завсегда предпочитаю шпагу.

Сергей Осипович побледнел. В руках ее не держал.

– Слава богу, – перекрестилась Беклемешева. – Пуля-то дура.

– Господа, вам придется стать нашими секундантами, – обратился к помещикам Гуравицкий.

– Извините, завтра очень занят, – пробормотал боявшийся всего на свете Брыскин.

– А кто собирается ждать до утра? Мы сразимся сейчас же. Эй, любезный, – Гуравицкий окликнул Фимку. – Принеси-ка шпаги.

Где же письмо, где? Сжечь или выкинуть прощальное послание лучшего друга Шелагуров не мог. Он ведь и сам бы мог погибнуть в том бою под Вильно, однако за пару лет до польских событий отца разбил апоплексический удар, и поручику Шелагурову пришлось уйти в отставку, чтобы принять на себя ответственность за имение и сестру.

Где оно? В какой из многочисленных связок, валявшихся в шкапу? Может быть, в этой? Александр Алексеевич достал из одного из конвертов пожелтевшие листки, пробежался по строчкам. Оно! И, слава богу, память его не подвела. Свинцов писал именно о нем, об Андрее Гуравицком. От радости захотелось петь. Шелагуров спрятал конверт в сюртук, подошел к столу, открыл ключом ящик, поглядел на лежавший там старинный пистолет. Прихватить или нет? Кто знает, что этакий субчик выкинет в ответ на обвинения?