– Как вас зовут? – спросила мать.

Потом повернулась к отцу и громким прерывистым шепотом заговорила с ним. На лестничную клетку просачивались с шипением отдельные слова.

Откуда… кажется… весь в грязи… странно пахнет… откуда… может знать Машу… не может… таких знакомых… что-то не то… звонить в полицию… или что-то с ней сделал… плохое предчувствие… что-то… плохое предчувствие… мое сердце… чувствует…

– Меня зовут Антон.

– Мы никаких Антонов не знаем, – сказала мать. – У Маши нет таких знакомых.

Впервые за много лет ему остро, пронзительно-остро захотелось обнять маму – и чтобы она его обняла.

– Может, давай позвоним ей в Москву? – дрожащим от волнения голосом предложил отец, – спросим, что да как.

– Конечно, давай позвоним. Тем более мы уже давно не звонили, – жизнерадостным алюминием откликнулась мать.

Кудэр подумал, что они похожи на школьников, очень неумело разыгрывающих дурацкую сценку из новогоднего спектакля.

– Дома не берет трубку, – спустя пару минут сообщила мать. – А мобильный телефон отключен.

– Можно мне войти? – снова спросил Кудэр и почувствовал, что надвигается очередной приступ кашля.

– Нет, нельзя, – твердо сказала мать.

– Уходите, – сказал отец.

– Ну пожалуйста! – почти крикнул Кудэр и тут же согнулся пополам и начал кашлять – громко, безнадежно, остервенело.

Каждый хриплый вдох, каждый отвратительный выдох дробился и умножался кафельным эхом лестницы.

Сквозь едкую пленку слез, налипшую на глаза, он снова взглянул в лицо матери – чужое, расплывающееся, меняющее свои очертания в полосе уютного электрического света.

– Лиза, закрой дверь, он наверное, заразный, – сказал ей отец.

Кудэр увидел, что светлый промежуток, связывающий его, корчащегося на лестничной клетке, и родителей, шепчущихся там, внутри, сокращается, сокращается, становится уже. Мать медленно закрывала дверь.

Откуда-то извне, незнакомая, сумасшедшая, пришла ярость. Кудэр бросился к ним, грязными, липкими от пива пальцами вцепился в дверь, резко рванул ее на себя. Неуверенно брякнула натянутая цепочка. Кудэр просунул руку внутрь и стал быстро-быстро теребить эту цепочку, дергать из стороны в сторону, пытаясь отстегнуть.

– Впустите меня! Немедленно впустите меня! – хрипел он. – Дайте мне поесть! Вы должны меня накормить! Вы должны меня узнать! Вы не можете меня прогнать! Вот так вот взять и прогнать!

Прогнать …рогнать …огнать…

– Он сумасшедший! – взвизгнула мать. – Полицию! Яша, звони срочно в полицию!

– Сейчас-сейчас, – спокойно ответил отец, – вот только… поправлю тут кое-что… дверку закрою…

Боль – мгновенная, непонятная, настолько сильная, что даже как будто ненастоящая и чужая, – заполнила руку Кудэра, резкими холодными волнами отдалась в голове, в груди, в позвоночнике. Казалось, что его пальцы воткнули, точно в зимнюю варежку, в огромную глыбу льда.

Он завыл, отпустил дверную цепочку и отдернул руку. Она была ярко-красная, с белыми островками вздувшейся кожи. От нее остро пахло мясным бульоном.

– Кипяточком… из чайничка… – услышал он точно во сне деловитый голос отца, прежде чем дверь перед ним захлопнулась.

Пока приезжала и уезжала полицейская машина, он отсиделся в кустах рядом с детской площадкой.

… – Погоди, Гретель, вот скоро луна взойдет, мы и отыщем дорогу по хлебным крошкам.

Когда взошла луна, отправились они искать дорогу. Искали ее, искали, но так и не нашли. Тысячи птиц летают в лесу и в поле – и они все их поклевали…

На следующий день, ближе к вечеру, он вернулся туда.

Кусты были очень удобные. Без листвы, но густые и ветвистые, они образовывали прекрасное укрытие. И при этом позволяли хорошо видеть подъезд.