Тут я с удивлением обнаружил, что ругаю своего брата – сыщика. Не Савина конкретно, а сыщиков как класс. Ай-яй-яй! Это что же получается: полдня посидел на следственном стуле – и все, перековался? А как же принципы, как же «сыщик сыщику друг, товарищ и брат на всю оставшуюся жизнь»? А вернешься через месяц восвояси, опять идеологию менять придется?

Мне стало стыдно. Я покраснел и вернулся к делу.

Значит, сожители. Ей сорок семь, ему тридцать. Хм… Проникающее ранение в вену, которая под коленкой. Раневой канал… угол – сорок пять градусов. Однозначно, что нанести такую рану можно, если потерпевший, то есть потерпевшая, шла по лестнице, а злодей стоял на пару ступенек ниже и ткнул ножом свою Дульсинею.

А ведь мне как следователю, пусть и «и. о.» здесь ничего не светит. Вот разве что окончательно угробить дело. Все равно нет у него никакой судебной перспективы. При таком раскладе его туда, в суд то есть, прокуратура не пропустит и обвинительное заключение не утвердит.

Гроблю, а что еще остается? Только придется еще разочек допросить и подозреваемого, и потерпевшую. Вернее, допрашивать-то их буду первый раз, потому что Савин, который Серега, взял объяснение. А коли дело возбудили, то теперь нужно и можно проводить следственные действия, сиречь допрос.

Вызвать их в отделение? Нет, лучше сам к ним сбегаю, а не то почта повестку неделю слать будет, а потом жди их. Так, бежать недалеко, планирую сделать это завтра… Нет, лучше сразу после обеда. Допрошу их обоих, показания скорректирую.

Часов в одиннадцать ко мне залетел Рябинин. Обежав кабинет и убедившись, что я пока не дезертировал и до сих пор трезвый, забрал у меня оставшиеся постановления о приостановлении дел, покивал, пощелкал язычком и кинул на стол несколько бумаг, скрепленных канцелярской скрепкой. Кроме добавившегося «Постановления о возбуждении уголовного дела» в половину машинописного листа, все остальное было до боли знакомым.

Так это же материалы по ограблению женщины. Той, что после визита в ресторан осталась с сережкой. С одной. Я же его Титану оставлял, чтобы тот до ума довел и «отказной» накатал. А Титанище, стало быть, поленился и передал начальству, а те переадресовали в следствие.

Я тщательно протер глаза кулаками и снова посмотрел на стол. Материал не исчез. Но так не бывает. За каждый глупый материал, который сыщик пытается засунуть в следствие, чтобы из него «глухарь» получился, он отвечает не только перед начальством, но и перед самим… Ибо из таких вот отдельных фактов складывается святой показатель работы милиции – процент раскрываемости.

Я задрал голову и посмотрел в потолок, как будто хотел на нем увидеть того, перед кем несет ответственность сыщик. Но увидел только трещины на побелке. «Тот, перед кем» предпочел не показываться, чтобы не отвечать на мои гневные вопросы.

– Твой материал. Не узнаешь? – удивился моей реакции Рябинин.

– Борис Михайлович, – произнес я казенным голосом, – я его принимать не буду.

– Это еще что за новости? – удивился мой новый шеф.

– Не буду, и все тут. Это же чистый отказной, пусть сыщики и отказывают. Нет тут никакого преступления. По нему что, уже и карточки на возбуждение отправлены?

Рябинин пристально посмотрел на меня, и выражение лица его было неопределенным. Потом оно стало весьма лукавым.

– Быть тебе настоящим начальником следствия. От горшка два вершка, а гонору сколько! Молодец! – И Борис Михайлович, дабы избежать дальнейших вопросов, быстренько ретировался.

Все еще кипя негодованием, я взялся листать знакомые материалы. Такого я от Титана не ожидал. А еще считается профессионалом высшего класса. И как начальник-то пропустил этот материал в следствие?