Разбиваемся на тройки. Монгол показывает электрическим фонариком на витиеватую табличку: «Моисей Голдштейн. Пошив и ремонт одежды». Вряд ли это немецкая семья.

Топот нашего стада привлёк внимание. То тут, то там в окнах появляются огоньки. Тревожитесь? Правильно делаете!

Сапог вышибает дверь мастера Голдштейна. Мы внутри, я нащупываю электрический выключатель, но третий член нашей группы решает вопрос освещения радикально. Он подпаливает груду лоскутов в закроечной.

Хозяева – немолодой портной и его растрёпанная фрау – сбегают по лестнице вниз, оглашая жилище криками и причитаниями. Пока у них достаточно дел, мы быстро обшариваем первый этаж. Столовое серебро находит новых владельцев, после чего втроём взбегаем наверх.

Здесь спальни. В хозяйской Монгол находит несколько безвкусных золотых побрякушек. Из соседней комнаты раздаётся отчаянный девичий визг. Сдерживаю омерзение и тоже направляюсь туда. Курсант тянет за руку из шкафа молодую еврейку с распущенными чёрными волосами, целенаправленно к кровати. С торопливым перестуком башмаков влетает её мать, умоляя не трогать девочку. Удар локтем в лицо опрокидывает старую еврейку на спину.

Истинный ариец выдёргивает наконец добычу из шкафа и размашистой оплеухой швыряет на кровать. Предлагает нам с Монголом стать в очередь, но мы в один голос отказываемся: брезгуем после него.

Краем глаза засекаю движение у лестницы. На полсекунды опережаю Монгола с рёвом «моя!»

Она совсем юная, не старше двенадцати-тринадцати лет, бьётся у меня в руках и не может вырваться, потому что я плотно намотал её волосы вокруг запястья. В повреждённом локте пульсирует боль, напоминает о первом месяце немецкого гостеприимства. Тащу добычу вниз, там отпихиваю отца-портного. Девчонка орёт столь пронзительно, что уши закладывает.

Мы на улице, среди сырости и мокрых листьев. Натыкаюсь на эсэсовца, что с интересом смотрит представление. Хочешь зрелища? Получай!

Роняю еврейку на мостовую. Армейский сапог врезается в её зад. Девица пролетает пару метров и плюхается пластом в грязную лужу, измазанная с головы до пят. Мокро, холодно, больно. Не устраивает? Так возвращайся в дом, где сведёшь близкое знакомство с Монголом. Вряд ли она благодарна за столь жестокое спасение.

– Вы не использовали её по прямому назначению? – любопытствует зритель.

– Секс с унтерменшами хуже зоофилии, герр оберштурмфюрер.

– Не нужно званий. В целом вы правы. Продолжайте. Вон следующий дом с вывеской.

Целый особняк. Хозяева не торопятся, и Монгол обращает внимание на ряды книжек. Их язык похож на немецкий.

– Читатели, мать их… О чём может быть столько писанины?

– О том, что евреи – самая богоизбранная нация на свете.

– Что-то их бог не спешит на помощь, – хмыкает мой товарищ по борьбе.

Пламя охватывает Тору. Когда жильцы спускаются вниз, первый этаж в плотном дыму. Похоже, надеялись переждать. Знаю их. Отсидеться, перетерпеть – национальная традиция. Нас, курсантов, всего-то шестьдесят, в еврейском пригороде многие сотни здоровых мужчин. Никто не пытается ударить в ответ, женщины – хотя бы укусить или царапнуть. Только кричат и упираются. После первых ударов покоряются: делай что хочешь, но не убивай.

В третьем доме нахожу большой портрет Троцкого и несколько его сочинений. Сумасшедшие! Евреям мало, что обитают в самой антисемитской стране на свете, так ещё и троцкисты? Пока в гнезде марксизма резвятся соратники, несу книжицу «Немецкая революция и сталинская бюрократия» оберштурмфюреру.

– Здесь дело серьёзное. Красные. Прикажете задержать?