– Ты-то нет, – возразил Том. – Ты, Лу, девочка, девочку это не так портит, как мальчика. Я вижу в тебе одно только хорошее. Ты единственное мое утешение – ты даже этот дом умеешь скрасить, – и я всегда буду делать то, что ты хочешь.

– Ты хороший брат, Том. И если ты так обо мне думаешь, я рада, хотя и знаю, что ты ошибаешься. А я отлично знаю, что ты ошибаешься, и это очень прискорбно. – Она подошла к Тому, поцеловала его и опять села в свой уголок.

– Собрать бы все факты, о которых мы столько слышим, – заговорил Том, яростно скрипнув зубами, – и все цифры, и всех, кто их выкопал; и подложить под них тысячу бочек пороху и взорвать все сразу! Правда, когда я буду жить у старика Баундерби, я отыграюсь.

– Отыграешься, Том?

– Ну, я хочу сказать, я немножко повеселюсь, кое-что увижу, кое-что услышу. Вознагражу себя за то, как меня воспитывали.

– Смотри, Том, не очень обольщайся. Мистер Баундерби тех же мыслей, что и отец, и он много грубее и вполовину не такой добрый.

– Ну, – засмеялся Том, – это меня не пугает. Я отлично сумею управиться со стариком и угомонить его.

Их тени отчетливо чернели на стене, но тени высоких шкафов сливались воедино на стенах и потолке, точно над братом и сестрой нависла темная пещера. Богатое воображение – если бы такое кощунство было возможно в этой комнате – могло бы принять этот мрак за грозную тень, которую то, о чем шла речь между ними, отбрасывало на их будущее.

– А как ты думаешь управиться с ним и угомонить его, Том? Или это секрет?

– Если это и секрет, – сказал Том, – то за разгадкой ходить недалеко. Это ты, Лу. Ты его любимица, он души в тебе не чает, он ради тебя все сделает. Когда он скажет что-нибудь, что мне не по нутру, я ему пропою: «Мистер Баундерби, ваши слова очень огорчат и обидят мою сестру. Она была уверена и мне всегда говорила, что вы не будете притеснять меня». Уж тут-то он прикусит язык, будь покойна.

Том молчал в ожидании ответа от сестры, но, так и не дождавшись его, отложил мечты о будущем и снова дал волю своему унынию, усиленно зевая, вертясь на стуле и все ожесточеннее ероша волосы. Наконец он поднял глаза и спросил:

– Ты спишь, Лу?

– Нет, Том. Я смотрю на огонь.

– Не понимаю, что ты там видишь, – сказал Том. – Я лично ничего там не вижу. Должно быть, это еще одно преимущество девочки перед мальчиком.

– Том, – начала Луиза медленно и раздумчиво, словно она читала произносимые ею слова в пламени камина, а начертаны они были не очень разборчиво, – ты радуешься, что будешь жить у мистера Баундерби?

– Одно-то хорошее в этом уж безусловно будет, – отвечал Том, слезая со стула. – Во всяком случае, это значит – уйти из дому.

– Одно-то хорошее в этом уж безусловно будет, – так же раздумчиво повторила Луиза. – Во всяком случае, это значит – уйти из дому. Да, да.

– Ты пойми, Лу, мне будет очень нелегко оставить тебя, да еще оставить здесь. Но ты же знаешь, что я должен уйти, хочу я этого или нет. И уж лучше мне отправиться туда, где я могу извлечь какую-то пользу из твоего влияния, чем в такое место, где ты мне ничем не сможешь помочь. Ты это понимаешь?

– Да, Том.

В ее голосе не слышалось колебаний, но она так медлила с ответом, что Том подошел к ней сзади и, перегнувшись через спинку стула, стал вглядываться в огонь, который столь сильно занимал ее, пытаясь сам что-то в нем увидеть.

– Огонь как огонь, – сказал Том, – и по-моему, он глупый и скучный, ничуть не лучше, чем все вообще. Что ты там видишь? Уж не цирк ли?

– Ничего такого я там не вижу. Но, глядя в огонь, я раздумываю о нас с тобой, о том, что мы уже почти взрослые.