Что я ему скажу? Что же я ему скажу? Что?

Едва на лестнице слышаться шаги, всем моим существом овладевает паника. Сердце едва не лопается от натуги. Качает загустевшую кровь, словно ему не одного человека обслуживать необходимо, а минимум тройку. Пульс за миг достигает критической отметки. Дыхание срывается, резко нарастает и становится прерывисто-свистящим.

Не успеваю подумать. Порыву поддаюсь – подбегаю к выключателям и гашу на этаже все освещение.

Шаги стихают.

Мое сердце заходится в страхе, что Чарушин повернет назад. Однако еще больше я боюсь, что он пожелает включить свет. Он ведь прекрасно осведомлен, где это можно сделать. Там, наверху, в том числе, существует такая возможность.

– Пожалуйста, не уходи… – бормочу так тихо, что на слух и не уловить. Громче свое отчаяние выразить неспособна. – Пожалуйста…

Совершенно точно, что Артем меня не слышит. Вероятно, слышит кто-то свыше – его шаги возобновляются. Становятся ближе и громче.

Боже…

Кровь бросается в мозг. Наполняет мою голову шумом. Разобрать невозможно, какими процессами вызвана эта какофония звуков – безумным стуком пульса, гомоном мыслей или ускоренной регенерацией клеток.

Сердце меняет режим хода. Задает какой-то отрывистый затяжной ритм, словно сигнал тревоги выводит. Наверное, стоило бы прислушаться и задействовать все свои резервы на то, чтобы спасаться. Но я не способна даже пошевелиться.

Несмотря на весь тот шквал, который выдает мой расстроенный организм, отчетливо слышу, когда Чарушин сходит с последней ступеньки лестницы и шагает.

Ненадолго замирает, будто пытаясь вглядеться в темноту. Безуспешно, конечно. Каким бы крутым он ни был, сверхспособностей все же не имеет.

А потом приглушенно и как-то чрезвычайно холодно спрашивает:

– Кто здесь?

У меня в ответ лишь надсадный вздох вырывается.

Ни за что я не признаюсь. Да и к каким-либо обсуждениям, оказывается, все же не готова. И что дальше? Как быть? Зачем я здесь? Не способна выйти из состояния физического оцепенения.

– Хочешь поиграть, значит… – выдыхает Чарушин с какой-то особенной мрачностью. – Ну, давай поиграем.

Шагает. И вновь останавливается. Словно чувствует, где именно я стою, и намеренно растягивает эту агонию. Мое дыхание является уже настолько громким, что при желании в этой же темноте, путем нехитрых подсчетов, реально указать точные географические координаты моего местоположения. Но Артем зачем-то медлит и, как зверь, который никак не может решить, достаточно ли он голоден, лениво кружит вокруг своей добычи.

– Если есть какие-то правила, озвучивай сейчас, – выдвигает Чарушин предупреждающе.

Меня тут же озноб разит.

Когда он стал таким жестким? Неужели из-за меня?

– Молчишь? Молчание я приму как вседозволенность.

Что это значит, понять не пытаюсь. В тот момент на меня нечто такое находит, что я сама идентифицировать не могу. Тело словно какой-то порыв подхватывает, и я сама к Чарушину лечу. С рваным выдохом врезаюсь в каменную грудь, натужно вдыхаю и без промедления скольжу ладонями ему за шею. Поднимаясь на носочки, решительно тянусь с одержимым намерением поцеловать. Только вот… Артем перехватывает, стискивает ладони под моей грудью и жестко тормозит этот подъем.

Чувствую его тяжелое дыхание на своих губах – мы на расстоянии жалких сантиметров.

Зависаем. И время с нами останавливается.

Почему он не дает себя поцеловать? Понял, что это я?

Спазмы простреливают лодыжки. Прорезает судорогами и стопы. Однако я не двигаюсь. Не могу. Понимаю, что рухну обратно, только когда тело откажется выдерживать это физическое напряжение.