Не пускает… Почему?

Сжимаясь, затравленно тяну его запах. Он взрывает мои рецепторы настолько, что глаза слезами заливает. Родной ведь такой… Когда-то был. Уникальный. Потрясающий. Не хочу реагировать, но внезапно чувствую усиленное слюноотделение. Испытываю непонятный и пугающий меня голод. На фоне этих странных чувств меня разит какая-то странная дрожь.

Неясное движение, и искры из глаз – в мой живот утыкается возбужденная плоть. Еще немного, и меня от напора Чарушина попросту раздавит. Ближе притиснуться попросту некуда.

Как я должна на это реагировать, учитывая тот факт, что он с Протасовой?

Касаюсь его голой кожи руками, плечами, лицом, губами… В висок мне ударяется тяжелый вздох.

Я изо всех сил стараюсь справиться со своим волнением, но сделать это оказывается крайне трудно.

В какой-то момент Чарушин сам отшагивает.

– Нет, – говорит так же грубо. – Оставайся.

Я с трудом догоняю, что спрашивала мгновение назад. А он тем временем разворачивается и выходит.

День выдается хуже первого. Завтракаю я в одиночестве. Да и потом большую часть времени сама провожу. Соня постоянно с Сашей пропадает. А к остальным я как-то так и не рискую приближаться. Забиваюсь в сад и там практически до вечера читаю. Не то чтобы я реально полюбила это занятие. Многие моменты в художественной литературе меня раздражают. Особенно если я обнаруживаю в героях какие-то свои черты. О, тогда они меня прямо-таки бесят. Но чтение отлично убивает время, когда его оказывается в излишке, и немного отвлекает от своих проблем.

К вечеру чувствую себя моральной разбитой. Сталкиваться с Чарушиным нет никакого желания, но помимо всего прочего я ощущаю сильный голод. Поэтому на ужине я все же появляюсь.

И снова эти напряженные взгляды… Колючая дрожь под кожей. Ад в груди и рай в животе.

Боль, нервы, ревность, волнение и трепет. Какими же изматывающими могут быть эти чувства!

Радует только то, что парни больше не проявляют ко мне интереса. Фильфиневич утром лишь спросил, почему я так рано ушла, и, едва дослушав вранье о головной боли, оставил меня в покое.

Закончив с ужином, задерживаться не планирую. Однако приходится.

– Мне говорили, что ты красиво рисуешь, – подсаживается ко мне Протасова, пока ребята переключают свет и врубают музыку. Сегодня народу еще больше, чем вчера. Полно незнакомых мне людей. Интересно только, где все спать собираются? Комнат явно не хватит. – Рисуешь же?

– Ну да, – бросаю, старательно игнорируя вспыхнувшее в груди неприятие. – Рисую.

– А можешь мне для Чары портрет нарисовать? Я заплачу!

И тут я делаю то, что сама от себя не ожидаю.

– Нет, не могу, – отказываю ей.

– Почему?

– А ты, Вик, как?.. Нормально себя чувствуешь, обращаясь к бывшей своего парня с такими просьбами? – выливаю в тон все свои эмоции.

Кого мне, собственно, стыдиться?! Ну не ее же!

Протасова резко бледнеет, а после густо краснеет.

– Извини, – бросив это, подрывается со стула и уносится к своему Чарушину.

Я бурно перевожу дыхание, подхватываю бокал с вином и вместо того, чтобы уйти, как планировала, в дом, направляюсь к качелям.

Присаживаюсь. Пригубляю ароматный напиток. Глоток, другой, третий… В голове становится шумно. В груди что-то хлипко дрожать начинает. Но я продолжаю пить и наблюдать за веселящейся толпой.

Хорошо это или плохо, не знаю, однако, стоит признать: никогда мне не быть одной из них.

– Не пара они, – раздается несколько минут спустя совсем рядом со мной.

– Что, прости? – поворачиваюсь к девушке, которая заняла соседние качели.

Задумавшись, не заметила, как она подошла.