Потому что все это несправедливо.

Наш подвал, на самом деле, очень универсальное помещение. Это и склад, и прачечная, а в холодное время года мы с Максом здесь занимаемся на тренажёрах. Мой старший брат с детства увлекается хоккеем и сейчас играет в молодежной лиге. Говорят, спорт дисциплинирует. Так вот, это не про него. Он настоящий раздолбай. Однако талантливый.

Я открываю дверцу просторной кладовки, забитой нашим барахлом. Юниорские велосипеды, клюшки, ролики, мамин мольберт и холсты – чего тут только нет. Мама никогда ничего не выбрасывала. Наверное, сказывались годы жизни в России.

Когда мы переехали в Канаду, мне едва исполнилось шесть, Максу – семь. Я плохо помню жизнь на родине. Мама говорила, что жили мы трудно. Но мы были мелкими и ни хрена не понимали. Родители обеспечивали нас самым необходимым, а как и что им доставалось, нас не заботило. И мы были счастливы.

Сейчас я бы отдал все свои девайсы, байк… да что угодно, чтобы вернуться в то время хоть на день, когда мама была здорова, когда мы были семьёй, а не тем суррогатом, в который отец нас всех втянул. Пусть я чертов эгоист, но и он не лучше.

Несколько минут спустя, отыскав шлем, я поднимаюсь по лестнице. Женя уже ждет меня в холле. Со спины она выглядит ещё миниатюрнее. Ее каштановые волосы заплетены в две косы. Она напоминает Дороти из детской книжки.

Женя разглядывает картину. Этот морской пейзаж мама нарисовала незадолго до смерти.

— Ну что, ты готова увидеть дорогу из жёлтого кирпича? — небрежно бросаю ей.

Девушка вздрагивает.

— Доброе утро, Тамбов, — произносит она.

На мгновение я прикрываю глаза, услышав это идиотское прозвище. Впрочем, спасибо судьбе, что я появился на свет не в селе с каким-нибудь беспонтовым названием, вроде Сучки́, или что-то типа того.

— Оно было добрым, пока тебя не увидел. Где твоя форма? — с досадой рассматриваю Женины ноги, обтянутые черными джинсами.

— В гробу я видела вашу форму, — огрызается Женя.

— Там тебе и место.

Мое замечание вполне резонно, ведь на девчонке абсолютно черный прикид, только очки сегодня другие. В черно-желтой оправе они совсем не уродуют ее, а, наоборот, делают более дерзкой. И я не прикалывался. Глаза у Жени и правда красивые, глубокие, серо-синие, смотрят настороженно, но без страха, с интересом.

— А грубость – это синоним тебя? Или ты слишком тупой, чтобы быть хоть чуточку вежливее и гостеприимнее?

Уголки моих губ ползут вверх. Перепалки с ней становятся все интереснее.

— Ты ничего обо мне не знаешь, ясно?

— А я итак уже узнала достаточно много. Твой отец-олигарх, хоть я и не в восторге от их затеи с женитьбой, просто душка по сравнению с тобой. Может, у тебя бешенство. В лёгкой форме?

Да, так я и поверил, что она не в восторге.

— Итак, если ты закончила составлять мой анамнез, вот, обуй голову и жди меня на улице, — протягиваю шлем Макса.

Женя таращится на шлем, а затем смотрит на меня, хлопая своими огромными глазами.

— Что? Ты не говорил, что мы поедем на мотоцикле!

Ну я же сказал, что уделаю ее!

— А должен был? Или ты боишься? — подначиваю, наслаждаясь беспомощным выражением лица.

— Не дождёшься! — возражает Женя.

Когда я подгоняю байк, девушка послушно стоит у кромки бордюра, удерживая шлем в руке.

— Ты когда-нибудь ездила на мотоциклах? — спрашиваю ее, резко притормозив в нескольких сантиметрах от того места, где она стоит.

— Постоянно, — небрежно бросает Женя, а сама возится с застёжкой шлема.

— Так я тебе и поверил, — закатываю глаза, тянусь к ней, схватив за локоть, дергаю девчонку на себя. — Дай сюда, — и мгновенно разбираюсь с застёжкой. — Залезай, мелкая лгунья.