Второй охранник открывает ключом дверь, проходит в кабинет и даже заглядывает в туалет, судя по звуку.

Интересно…

Он возвращается и кивает второму охраннику, тихо произнеся:

— Всё чисто.

После этой короткой фразы второй охранник блокирует Зареченского, а первый наконец-то дает мне пройти в мой кабинет.

Когда я присаживаюсь, замдиректора наконец впускают в мой кабинет.

И когда я вижу бешеный взгляд Зареченского, то мысленно благодарю Тарсенко за этих молодчиков. Сколько же нервов мне потрепал этот подонок, сколько подстав устраивал и делал вид, что не при чем; сколько хороших специалистов, моих давних друзей затравил и заставил уйти! А скольких запугал так, что они теперь перед ним только на цыпочках не ходят? Ох, я уже со счету сбилась. Такое ощущение, что он, придя на свою должность, медленно, но верно заставил почти всех самых верных шефу людей уволиться, заменил их какими-то своими знакомыми, а оставшихся перетянул на свою сторону.

Зареченский со скрипом и злостью зачем-то двигает кресло и наконец-то приземляет в него свой зад. Как всегда, разваливается словно хозяин. Прожигает меня яростным взглядом, точно мысленно представляет, как будет меня душить.

Что-что, а делать вид, что все хорошо и ничего не происходит, я научилась очень давно. И этому ублюдку меня не вывести из себя.

Когда пауза уже затягивается до неприличия, я приподнимаю одну бровь и, чуть улыбнувшись, спрашиваю:

— Михаил Анатольевич, я вас внимательно слушаю.

Зареченский прищуривается и наконец-то начинает говорить:

— Ярова, у меня к тебе предложение. Я предлагаю всего один раз, второго не будет.

Я заинтересовано приподнимаю вторую бровь.

И Зареченский не заставляет ждать:

— Я знаю, что руководство скоро сменится; не спрашивай, у меня есть свои источники. А также знаю, что полетят головы. Свою я уже подстраховал, у меня она надежно сидит. Но вот твоя, Ярова… твоя-то как раз, с учетом твоих отношений с шефом, совсем нет.

На этой фразе его улыбка становится настолько гадливой, что на пару мгновений появляется желание дать этому ублюдку по голове органайзером. Он у меня из металла, очень массивный — три года назад девочки подарили на день рождения, как раз чтобы черепушку раскроить. Но я быстро справляюсь со своим желанием, а Зареченский продолжает глумливо улыбаться.

Он, видимо, ожидает от меня наводящего вопроса, типа: «И что вы предлагаете?» Но я продолжаю молчать.

Не дождется, сраный подонок.

Уж с ним обсуждать я ничего не буду, даже его так называемые предложения, которые все по большей части лежат в одной плоскости — горизонтальной. И так понятно, что это именно он где-то подставил шефа, он же наверняка на него и настучал, а теперь ждет комиссию, которая и найдет этот косяк. Вот и сидит тут, развалившись в моём кресле, с уверенным и наглым взглядом. Ну ничего-ничего, мы еще поборемся… У меня, между прочим, тоже есть кое-какая инфа на Зареченского, и если дело действительно обернется совсем плохо, то я молчать не буду. И вслед за шефом пойдет его зам.

И тут меня начинают глодать сомнения. А если высказать ему все, что я думаю, прямо сейчас? Если пригрозить? Но… с другой стороны, он ведь может и в ответ как-нибудь куснуть, как пес, загнанный в угол. Да и прямых доказательств его вины у меня нет.

Самый верный и единственный путь — отдать информацию шефу, а он уже пусть решает, что с ней делать. Это решение успокаивает меня, и я уже увереннее смотрю на Зареченского.

— Михаил Анатольевич, — притворно вздыхаю и начинаю включать компьютер. — Если вы хотели что-то сказать — говорите уже быстрее, мне работать надо.