— Или так и будешь сидеть в тишине, краснеть удушливой волной и обливаться потом. Выбирай. — Он всем своим видом показывает, что не заинтересован во мне: курит и разглядывает убитые кеды. Связываться с ним себе дороже, но уязвленное самолюбие и коварный недосып вынуждают принять вызов.
— Краснеть? Даже не собиралась. Хочешь поговорить? Окей. Ну, и как же тебя — такого крутого и самоуверенного — занесло в этот гадюшник? — без всякого энтузиазма выдаю я. — Неужели нет занятий достойнее?
— А разве это не очевидно? Мне нужны деньги. — Парень выдыхает в потолок белый дым. — Ну, знаешь, чтобы есть, пить и покупать шмотки. Думаю, эти базовые потребности тебе знакомы, хотя ты, скорее всего, уверена, что блага берутся из воздуха. А таким, как я, приходится каждый день в гребаную рань вставать и пиликать на работу — и в жару, и в мороз, и в дождь.
То, о чем он толкует, так далеко от моего понимания жизни, что я теряюсь. Молодость дана человеку для учебы и развлечений, а не для работы: это всегда было аксиомой, потому что родители ни в чем не отказывали нам с братом. Он попал в точку: блага действительно падали с неба. А несчастные вроде этого парня, существующие где-то в параллельной реальности, никогда не волновали меня.
Его губы кривятся в странной презрительной ухмылке. Видимо, прямо сейчас я должна ему что-то сказать, и я морожу глупость:
— Ну да, жизненные обстоятельства у всех разные. И могут толкнуть на крайности...
Парень снимает ноги со стола, тушит окурок об стену и выбрасывает в цветочный горшок. Подается вперед и оказывается в квадрате света, падающего из грязного окна.
Не до конца выветрившийся алкоголь играет со мной злую шутку или яркое солнце, которое сейчас светит ему в лицо, но я действительно позорно краснею и не могу вздохнуть.
У него обалденная внешность: резкие точеные скулы, чуть вздернутый нос, черные брови и огромные мрачные зеленые глаза без дна, которые моментально затягивают в мир безотчетной тоски и боли. Бог ты мой...
Он улыбается, и меня парализует.
— Не-а, не обстоятельства. А гнилые люди, с какого-то перепугу решившие, что им можно все.
Он резко встает, и я вздрагиваю.
— Долг зовет: пора дальше мести улицы. Можешь сидеть тут до одиннадцати, но свали до прихода другой смены, иначе мне хана.
— Спа... — мямлю я, но он перебивает:
— Не благодари! — Забрасывает на плечо метлу и выходит.
Некоторое время я неподвижно сижу на уголке дивана и пытаюсь прогнать из мыслей его глаза. Жуть. До сих пор захватывает дух. Нормальные люди не могут так смотреть.
Достаю телефон, шарю по чужим страничкам в соцсетях, пока тот окончательно не подыхает, поднимаюсь, стряхиваю с задницы частички мха и пыль и выбираюсь на свет божий.
Ничего не изменилось: тот же утренний город слепит бликами оконных стекол, те же старые кривые деревья обступают дорожки, те же потоки машин неспешно текут по автомобильным развязкам. Но меня одолевает предчувствие чего-то фатального, а по коже ползут мурашки.
Влезаю в подошедший автобус, крепко держусь за поручень и, прислонившись лбом к пыльному дребезжащему стеклу средней площадки, думаю о случайном знакомом и нашем коротком, ничего не значащем диалоге.
Я не могу отделаться от зудящей вины, от ощущения, что прикоснулась грязной рукой к чему-то чистому, и новые эмоции вызывают дискомфорт.
Покидаю душный салон на своей остановке, медленно бреду вдоль аккуратных коттеджей с яркими цветами в палисадниках и молодыми туями, торчащими из зеленых газонов, и стараюсь глубже дышать.
Спасаюсь в прохладе комнат, но даже в своем огромном доме не нахожу себе места: роняю вещи, натыкаюсь на предметы, долго ворочаюсь в кровати, и странные чувства теснятся в груди. Со мной что-то не так. Этот парень...