– Я за тебя отвечаю, – рявкает Дима. – Конечно, это мое дело!

– Я уже не ребенок, и сама разберусь!

– С чем? С тем, чтобы бухать и водить мужиков в свободную хату? – зло спрашивает он. – Я вижу, блядь, что в этом ты охеренно разобралась.

Эти слова хлещут по лицу, как пощечина, и я застываю, глядя на него. Он сейчас серьезно? Дима вот так обо мне думает?! Что я тут…

Это больно. Так больно, что хочется свернуться в клубочек и заплакать, как маленькой. Но я не маленькая.

– Да пошел ты! – выкрикиваю я, сжимая в кармане ключи, и выбегаю из квартиры прямо так – в носках, без обуви. Хлопаю дверью и успеваю вставить в замочную скважину ключ с внешней стороны. Теперь ее так просто не откроешь.

– Лена! – даже через дверь я слышу Димин грозный рык. Слышу, как он молотит кулаком и дергает ручку. – Пожалеешь!

Может, и пожалею.

Но не сегодня!

Бегу по лестнице. В тонких носках кажется, что ступеньки очень холодные и твердые. Кастет мне шепнул, когда сваливал с вечеринки, что они будут меня ждать. Надеюсь, что так и есть! Вылетаю из подъезда и вижу то, на что даже не смела рассчитывать: парни на машине! Кастет сидит за рулем старой «девятки», которую ему подогнал отец, Леший рядом с ним на переднем сиденье, а Вит, увидев меня, уже распахивает дверцу тачки.

Я заскакиваю в машину и выдыхаю. Сердце колотится как бешеное.

– Погнали, ребят. Пожалуйста! Пока он не вышел.

– Твой брат нас убьет, – со вздохом сообщает мне Кастет, но послушно заводит машину.

И только когда мы выезжаем из двора, проносимся по району и выруливаем на почти пустую объездную дорогу, до меня вдруг доходит.

– Кастет!

– Че?

– Ты же бухал. И сел за руль!

– Да что я там бухал? Одно пиво, Лен.

– Останавливайся! Быстро! Нельзя садиться пьяным за руль!

– С ума сошла? Где я тебе тут встану?

Отвлекающийся Кастет плохо держит руль, машина виляет, половиной корпуса выезжая на встречку, мы все дружно орем, и Кастет резко выворачивает руль. Нас выносит на обочину, а с нее вниз на какое-то поле. Машину встряхивает так, что удивительно, как это ржавое ведро не переворачивается.

На заднем сиденье у «девятки» нет ремней, поэтому меня нормально так припечатывает грудью к переднему сиденью, аж дыхание перехватывает от удара. Резкая такая боль.

– Бля, все живы?

– Да.

– Норм.

– Ну вроде. Лен, а ты как?

Я хочу сказать, что нормально, но почему-то продолжаю держаться руками за грудь. Дышать тяжело, с правой стороны болит невыносимо, воздуха как будто все меньше и меньше.

– Ленка!

– Кажется… – я говорю с трудом, а изо рта вырывается странный хрип. – Надо… в больницу.

– Блядь, я отсюда не выеду! Надо толкать!

– Давай твоему брательнику позвоним?

– Нет! Лучше скорую. Пожалуйста…

Больница здесь в нескольких километрах, так что машина приезжает за мной быстро. Я слышу от врачей какое-то незнакомое слово «пневмоторакс», меня укладывают на носилки, а я вяло думаю о том, что Димка меня точно убьет, когда узнает.

В палате интенсивной терапии очень скучно. Как минимум потому, что я тут лежу без телефона – мой мобильник так и остался в квартире, когда я оттуда сбегала. Оказывается, у меня лопнуло легкое, такое иногда бывает – резкий удар, плюс какие-то врожденные предрасположенности, и готово. Операцию делали под общим наркозом, я ее не помню, зато теперь можно более-менее нормально дышать, хоть и бесят очень все эти трубочки, подключенные ко мне.

Очень жду, когда всю эту ерунду уберут, а меня переведут в общую палату, потому что там хотя бы ребята смогут меня навестить. А то в реанимацию и вот сюда пускают только родственников, а родственников у меня нет. Родителей я не знаю и понятия не имею, где они: мама родила меня с братом с разницей в десять лет от каких-то неизвестных мужиков, но дети ей были ни к чему, так что она отдала и меня, и его своей маме. Баба Маша нас воспитывала, как могла, и она точно была самым близким мне человеком, но последние годы у нее было очень плохо со здоровьем. Она все время лежала, узнавала меня через раз… В общем, кажется, я ее потеряла еще до того, как она умерла.