Сжала губы, ощущая, как это слово застряло в горле и начало там мгновенно гнить.

– Скажи – лю-би-мы-й.

– Спасибо недостаточно?

– За каждое пререкание будет штраф… ты будешь лишаться своих денег, Ксения, и лишать шансов на выздоровление свою дочь.

Подонок! Мразь! Какой же ты все же подонок! И эти глаза, пожирающие все мои эмоции, считывающие, снимающие их с моего лица, как сумасшедший живой сканер. Сам похож на робота с застывшей ухмылкой, приклеенной к его губам.

– Спасибо, любимый.

Процедила ему в лицо и выдернула руку, но он снова ее перехватил.

– Попробуй еще раз. У тебя плохо получилось.

– Спасибо, любимый. – проворковала я.

– Вот и прекрасно. Иди. 

Выскочила в коридор, выхватила сотовый и набрала Женю.

– Жень, привет. Прошу тебя, пожалуйста, позвони той своей подруге, пусть найдет донора. Да. Пусть найдет его как можно быстрее, я тебя умоляю. Я… я готова просить его о помощи.

К Варе меня впустили только после того, как Дмитрий Сергеевич спустился и распорядился об этом. Он же мне сообщил, что деньги поступили. Весь расплывался в улыбках и был чрезвычайно любезен. А я ощущала тихую ненависть вперемешку с пониманием, что он действительно один из лучших докторов, но, если бы у меня не было денег, он бы палец о палец не ударил для спасения моей дочери. Клятва Гиппократа обесценилась настолько, что при одном взгляде на лощенного и прилизанного Дмитрия Сергеевича в белоснежной и накрахмаленной шапочке начинало тошнить, особенно, когда вспомнила его слова о переводе Вари в другое отделение, а попросту он отправлял ее там умирать… Как, возможно, отправил многих других, кто не мог заплатить. Человеческая жизнь в эквиваленте зеленых бумажек. Нет бумажек –  подыхай. И страшно, когда вот так умирают маленькие дети. Наверное, в моих глазах что-то такое промелькнуло, и доктор отвел взгляд, заторопился куда-то.

– Увидимся с вами через неделю. Я надеюсь, к тому времени что-то у вас разрешится с донором.

– Разрешится, конечно.

– Вот и ладненько. У Вари есть заметные улучшения. Я думаю, через несколько дней начнем выводить ее из сна. Оля, проведи Ксению Романовну к дочери.

Я надела халат, бахилы, спрятала волосы под шапочку и последовала в реанимационное отделение вслед за медсестрой.

– Подождите! Почему ей можно войти, а мне нет?

Пожилая женщина в скромной одежде с дешевой сумочкой в дрожащих руках вскочила со скамейки и подбежала к медсестре.

– Пожалуйста, я уже сутки здесь сижу. Мне толком ничего не говорят. Там мой внучек. У него кроме меня нет никого… родители в этой аварии погибли… а он уцелел.... Пустите! Я хоть посмотрю на него. Умоляю!

– Не положено. Звоните, вам расскажут о его самочувствии, – раздраженно ответила медсестра.

Но женщина бросилась к ней и схватила за руку.

– Вы человек? Вы же женщина! Он маленький, ему всего пять лет! Дайте войти! Дайтеее мне хоть его увидеть! Убедиться, что он жив… что вы за изверги? Я дочь и зятя хоронить буду…. дайте мне повод жить дальше. Дайте на внука посмотреть!

– Прекратите истерику, женщина! Нам не положено!

– А ей? – женщина со слезами на глазах ткнула в меня пальцем. – Ей положено?

– Она наш сотрудник.

– Лжете вы! – крикнула несчастная, и у меня сердце сжалось, стало так не по себе, так горько во рту и стыдно, что я могу, что за меня заплатили, а она… у нее точно таких денег нет. – Или он умер, да? Умер? И вы скрываете? Вы специально не говорите мне?

Женщина разрыдалась, а я повернулась к медсестре.

– Пустите ее. На пару минут пустите! Ничего не случится, если она войдет!

Медсестра сузила раскосые глаза и посмотрела на меня исподлобья.