– Юлия, – еле вымолвил он. – Юленька…

А она молчала, стояла, покорно склонив голову и не убирая руки. И Стефан на эти несколько мгновений забыл все: и Яворского, и Марека, и отца.

Отца, который стоял в дверном проеме и смотрел на них.

Потом Стефан со стыдом вспоминал ту минуту, когда он увидел старого Белту в дверях – и отшатнулся от Юлии, бездумно, по-предательски. А она не сдвинулась с места, только выпрямилась, вздернула подбородок с отчаянной, беспомощной гордостью. Стефану захотелось снова рвануться к ней, прикрыть, защитить. Но он не двинулся с места.

Отец увел его к себе в кабинет, и Стефан стоял там, давясь словами. Но оказалось, что старому князю его объяснения не нужны. Тот получил новости из Остланда: цесарина готова была смягчить их приговор, если Белта пришлет старшего сына к ее двору. С тем условием, что за попытку снова поднять Бялу Гуру гость заплатит собственной жизнью.

И Стефан сказал, что, разумеется, поедет, и велел тотчас же закладывать карету.

Уже вечером Стефан сунул голову в комнату Марека. Поморщился от ядовито-красного заходящего солнца, что лило свет в открытые ставни. Брату оно не мешало, хоть и било прямо в лицо, он прикрыл глаза локтем, да так и спал. В углу у ножки кровати лежал крашеный деревянный коник. И что он здесь делает? Наверное, какая-то из собак притащила в зубах, встречая…

Стефан тронул Марека за плечо. Тот мгновенно сел на кровати, глянул ясно.

– Что?

– Ничего, тише. Ужин…

– А… ужин… – Марек чуть расслабился, поднялся с кровати, потянулся. – Вот ведь пес, как поздно…

Стефан поднял коника с пола, показал. Брат улыбнулся – одновременно радостно и болезненно.

За столом разговор сперва шел легкий, на отвлеченные темы. Будто и правда – провинциальные гости, съехавшиеся, чтоб повеселить старого князя. Говорили о прошлом, но былых баталий не вспоминали. Юлия улыбалась гостям, и в улыбке этой сквозила какая-то жалость – а может, ему чудилось. Стефан честно старался не смотреть на нее, то опуская взгляд в тарелку, то задерживая его на присутствующих: на Вдове, на пане Ольховском, который ел так, будто завтра ему предстояло погибнуть. На генерале Вуйновиче, который вдруг хлопнул ладонью по столу и прямо спросил у Марека:

– Так что ты собираешься делать со своими легионами, мальчик?

Марек сглотнул «мальчика», не поморщившись. Положил вилку, будто только этого вопроса и ждал. В беседе тут же образовалась пробоина.

– Когда флориец начнет войну, – проговорил он, – мы попытаемся воспользоваться суетой на юге и попробуем высадиться на севере.

– Ну-ка, стойте…

Вешниц опустил на блюдо недоеденную куриную ногу, вытер руки и глянул на старого Белту. Тот кивнул. Пан Ольховский тяжело выбрался из-за стола, вынул из кармана мелок и повел по полу линию, кряхтя и ругаясь себе под нос и так же под нос бормоча заклинания. Наконец он замкнул круг, вернулся к покинутой курице и взялся за нее все с тем же аппетитом.

– С моря, значит, хочешь подойти. А корабли у вас откуда?

Марек чуть смутился.

– Нет еще кораблей. Но будут.

– И на какие деньги ты их собираешься фрахтовать? Опять на флорийские?

– Король Флории щедр, – с вызовом сказал Марек.

– А не взыщет ли он потом за свою щедрость?

– Что будет потом, того я не знаю. Об этом у пана Ольховского можно спросить. Я только знаю, что сейчас без его величества у нас бы не было ни мундиров, ни оружия, я уж не говорю об убежище.

– Ну пусть так… И куда ты с этими кораблями пойдешь?

– Это все, конечно, еще вилами по воде писано… Но мы думали, что высаживаться лучше всего в Казинке. Там и берег не такой крутой, и крепость старая, и вокруг лесá… А главное, гарнизон нам по зубам.