Вот такие у нас теперь заговорщики. Такая теперь свободная Бяла Гура.

Стефан снова проснулся поздно и удивился, что его не подняли раньше. Но, видно, отец решил не будить их с Мареком: брат, который в дороге вряд ли часто спал, так и не вышел из комнаты до вечера.

Стефан никому не сказал о ночном визите, но за обедом несколько раз ловил на себе подозрительный взгляд Вуйновича. Генерал следил за ним глазами, как, бывало, следят портреты, и от этого было точно так же не по себе. Наверняка Вуйнович, которого мучила подагра, бодрствовал и видел его гостя. Стефан мог только надеяться, что старик не заметил ухода Войцеховского – зрелище могло оказаться слишком эффектным для больного сердца. Вуйнович и так расстегнул воротник старого мундира и время от времени тер левое плечо. Пожаловался, что душно, – пришлось открыть окна, и весеннее солнце хлынуло в столовую вместе с ветром.

После Стефан слонялся по комнатам, не зная, чем себя занять. Ему представили наконец вчерашнего расфуфыренного – он оказался последним из Стацинских, младшим сыном, которого миновали тюрьма и эшафот. Видно, из-за боязни, что его не примут всерьез, мальчик нацепил все самое лучшее. Взгляд его Стефану отчего-то не понравился и не понравились серебряные украшения, которые тот на себя нацепил.

Отец закрылся у себя в кабинете. Стефан постоял у двери, послушал, рука сама поднялась постучать, но он не осмелился. Может быть, думал он, бездумно облокотившись на перила лестницы, за тот раз ему придется расплачиваться всю жизнь. С одной стороны, это кажется несправедливым, с другой – какой грех страшнее предательства?

Можно, конечно, сказать себе, что был юн и глуп.

Можно – что влюблен.

Стефан до сих пор помнил запах ее волос и ощущение – ее руки на своей. Он тогда собирался ехать в столицу, просить за Марека. Велел Дудеку вытащить свой лучший костюм, и в тот момент, когда он стоял над сундуком, рассеянно наблюдая за слугой, до Стефана дошло, что они проиграли. Полностью, окончательно. Он молча опустился в кресло, да так и сидел там, глядя в стену. Он не заметил, как тихо ушел Дудек, и не слышал, как вошла Юлия. Очнулся, только когда она позвала его по имени. Вскочил.

Она стояла перед ним – прямая, тонкая, в темном платье.

– Вы не пошли на службу, – сказала она с мягким упреком. – Как и ваш отец…

– Простите, – проговорил он. – Нам сейчас трудно найти, за что благодарить Мать…

Старый Белта вообще почти не выходил из кабинета с тех пор, как узнал об аресте Марека.

– Что ж, я отблагодарила ее за нас всех. Я поставила свечку Матери за то, что она была милостива и вернула вас домой…

Стефан не знал, как объяснить ей: настоящей милостью для него было бы умереть рядом с Яворским. Или хотя бы оказаться в тюрьме вместе с братом.

– Перестаньте сейчас же! – звенящим голосом сказала Юлия. – Подумайте о вашем отце. Вы хотели бы, чтоб у него сердце сейчас болело за обоих сыновей? По-моему, ему уже достаточно…

Отец прекрасно знал, что его сыновья готовы умереть за Бялу Гуру. Он этого от них и ожидал. От обоих.

– А я… – сказала она тихо. – Вы думаете, мне хотелось бы вас оплакивать?

Глядя в сторону, она провела по его руке ладонью в тонкой черной перчатке. То ли успокаивала, то ли желала убедиться, что он в самом деле здесь – и жив.

Стефан сглотнул. Гулко, тяжело ударило сердце. Он замер, боясь спугнуть это легкое касание. Он так устал… Это усталость, без сомнения, заставила его качнуться к ней, коснуться губами пробора в темных волосах, замереть так, прикрыв глаза. А она все продолжала гладить его предплечье, и Стефан, повинуясь той же самой смутной усталости, стиснул ее пальцы, судорожно прижал к своей щеке, к виску. Он знал, что не должен, нельзя, но сил воевать у него уже не осталось – даже с самим собой.