Не сопротивляюсь. Отпускаю.

— Фу. Ты че, чудище небритое, подходишь к детям с бородой? —  грозно уперев кулачки в бока, заявляет мелкая, стоя надо мной.

Алиска начинает ржать, а я лежу на земле, приподнявшись на локтях, и смотрю, как истукан, на маленького ребенка. Маленького, блин. 

Под прищуром недовольных детских глаз, касаюсь рукой щеки, и точно... колючая. 

Ладно, принцесса, обещаю, что побреюсь.

— Конечно, ведь деда не так тебя воспитал, —  съязвив, мелкая хватает лабрадора за поводок и уходит вместе с ним, гордо задрав подбородок.

Говорят, что дети — это половина мамы и половина папы. Так вот. Вранье все это. Варька как минимум семьдесят процентов Славы, и большая часть —  это вредность, упертость, и, конечно же, красота.

— Кстати, что по поводу папы? —  немного испугавшись, интересуется Алиска и помогает мне подняться.

На днях мы обсуждали сегодняшний визит в отчий дом, и Алиска, придумав многочисленное количество отмазок, очень не хотела ехать. Первый раз на моей памяти такое. И что-то мне подсказывает, что дело даже не в строгости отца и не в той взбучке, что он нам еще устроит. Здесь дела сердечные.

Диагноз —   влюблена.

— Папа зол, —  привлекает наше внимание Артем, все это время стоявший рядом и тихо посмеивавшийся.

Младший братишка — копия меня в десятилетнем возрасте, ну и отца, конечно же. Только взгляд мамин. Несмотря на настроение, он всегда теплый. Цвета нежной листвы. Да и сам мальчишка — маменькин сынок. Чуть что, так сразу к ней бежит. Но, не дай бог, тронешь что-то его, вот прямо его. Разорвет. Уничтожит. 

— А где Женька? —  интересуюсь, обнимая малого за плечи.

Черт возьми, но я до безумия счастлив его видеть. И отчего-то мне кажется, что он вытянулся, да и возмужал как-то. 

— Убежал докладывать отцу о вашем прибытии, —  как ни в чем не бывало произносит братишка и пожимает плечами. 

Чертыхнувшись, искоса смотрю на бледную сестренку, которая еще немного — и вывихнет себе пальцы. Это надо же их с такой силой заламывать. 

— Блин, —  выругавшись, Алиска прикладывает к лицу ладони и трясет головой.

Мда. Нежданчик. 

Папочка нас по головке не погладит. В принципе, ремнем тоже по мягкому месту не отшлепает. Но выговор сделает. Жесткий. Такой, что страшный сон легче пережить будет.

После того как мы поставили его перед фактом нашего перевода, а точнее, не мы, а ректор, нам не удалось нормально поговорить. Отец словно строит из себя обиженку, да так, что делает переадресацию наших звонков на маму. Моих так точно. Да, каюсь. Через несколько дней на свежем воздухе меня позорно сожрала совесть в лице упрямого деда. Это надо же, отказаться от нового забора. Немыслимо. В тот день я пытался дозвониться до отца и пожаловаться на деда, но папа не отвечал. Только мама. Я даже несколько раз перепроверил номер, набрал Славке и Лехе, но результат тот же. И тогда я понял, что мы не дети... Мы идиоты. 

Просто другого, более ласкового понятия обзывательства в мою тупую башку не пришло.

Я знаю, отец бы понял нас, если бы мы просто захотели сменить прожженную столицу на провинцию. Но спор… выпорет даже сейчас. И плевать ему на наш возраст.

Нет, он не запрещает нам устраивать тотализаторы между с собой, членами семьи. Запрет распространяется только на все, что за пределами дома. Никаких игр с людьми, с которыми мы едва знакомы. 

Ну а мы как бы… Идиоты. 

— А по губам? —  холодный, стальной голос отца раздается от крыльца.

Замираю, медленно перевожу встревоженный взгляд на сестрицу и, не выдержав, начинаю ржать. Глаза ее готовы вылететь из орбит, а слезы — затопить все в радиусе нескольких метров. Да ее лицо сейчас покруче картины «Крик» Эдварда Мунга.