- Я не хотела приезжать. Я писала тебе, – говорю я, тщательно контролируя свой голос. – У меня сохранился адрес электронной почты и номер телефона. Видимо, ты ими больше не пользуешься.

- Пользуюсь, – в его тоне отчетливо слышны нотки цинизма. – Но предпочитаю отвечать на письма и сообщения, которые меня интересуют.

Это еще один удар, к которому я не готова. Все это время я была уверена, что до него не дошли мои сообщения с просьбой о разговоре. А он, оказывается, знал, что я ищу его. Знал и просто игнорировал.

В груди болезненно тянет, но я не позволяю себе погрузиться в пучину отчаяния. Преследуемая его пронзительным взглядом, я встаю с дивана, лихорадочно думая, какие слова лучше всего подойдут для того, что я собираюсь ему сказать.

- У меня мало времени, – холодно напоминает Кирилл, демонстративно оттягивая манжет голубой рубашки и глядя на часы.

- Я не задержу тебя надолго, – отвечаю я, но снова замолкаю, заметив, с каким оскорбительным пренебрежением он разглядывает мою фигуру в простом хлопчатобумажном платье и видавшие лучшие времена кеды.

Молчание затягивается. Одна черная бровь мужчины напротив вопросительно ползет вверх, губы презрительно кривятся в неком подобии улыбки.

- Ты уже задерживаешь.

Внутри у меня что-то обрывается, но я заставляю себя смотреть ему прямо в лицо. Темные волнистые волосы. Правильные черты лица, широкие скулы, упрямый подбородок. Проницательные серые глаза и чувственные губы – все также красив, как и пять лет назад. Может быть, даже лучше – как хорошее вино, ценность которого лишь возрастает с каждым годом. Да, время немного изменило юные черты, сделало их резче, фактурнее, теперь в них явно прослеживаются ярко выраженная маскулинность и чрезмерная самоуверенность. И, пожалуй, сексуальность.

Господи, о чем ты только думаешь? Возьми себя в руки, Лера! Ты же почти все сделала. Осталось всего ничего. Это как сорвать лейкопластырь с раны – больно будет в любом случае, но лучше сделать это быстро, чем жить ожиданием неминуемой расплаты.

- Я хотела поговорить с тобой о «Синичке».

- Я удивлен тем, что ты полагаешь, будто меня это интересует.

От этих небрежных слов я снова теряюсь, но заставляю себя продолжать говорить. Это для дяди Димы, напоминаю себе мысленно. Все для него.

- В последние годы дела у лагеря шли не очень хорошо. Чтобы поддерживать его на плаву, дяде пришлось взять несколько кредитов. Счета, платежи – все это копилось и сейчас долги настолько высоки, что он не может их выплачивать. Ему придется продать «Синичку».

- И что в этом особенного? – скучающим тоном уточняет Кирилл. – Это бизнес.

- Когда-то ты говорил, что это место для тебя много значит, – напоминаю я, подавив приступ отчаяния.

- Когда-то мы оба много чего говорили, – его голос становится опасно тихим, и мне с трудом удается подавить внезапную дрожь. – Я не занимаюсь благотворительностью.

- Сайт твоей компании и статьи в газетах утверждают обратное, – возражаю я.

- Помогать больным детям и это – разные вещи.

Слова Кирилла лишают меня уверенности, но я не сдаюсь.

- Дядя болен, – делаю еще одну попытку достучаться до него. – Очень болен. Если он потеряет лагерь, это окончательно его добьет.

- Мне жаль, – это звучит как вежливый отказ. Отказ, к которому я оказываюсь не готова.

- Лагерь ещё можно возродить. Территория, домики – все в хорошем состоянии. Нужно лишь немного вложений и…

Мой голос срывается сначала на шепот, потом окончательно затихает. В наступившей тишине я слышу лишь оглушительный стук своего сердца и звук копировальной машины где-то в соседнем кабинете. Гордеев молчит. По непреклонному выражению его лица я вдруг ясно понимаю, что он откажет. Наивная вера в то, что сентиментальные воспоминания заставят его вложить деньги в убыточное предприятие, тает как дым. Я ощущаю себя побежденной и раздавленной. Что ж, по крайней мере, я попыталась.