Сколько раз в год у нас читается проповедь?

Проповедь у нас не является составной частью службы; будет она или нет, зависит от настроения священника. Кроме того что проповеди – редкость, их объем настолько ограничен, что есть все основания утверждать, что они стали роскошью. Большинство проповедей едва ли составляют одну из трех частей, которых требует гомилетика[2]; они настолько коротки, что и самый лучший проповедник вряд ли может таким ограниченным количеством слов наставить, предостеречь, утешить и духовно окормить христианина. Но так же как любая аномалия находит оправдание у своих инициаторов, находит оправдание и эта. Краткость проповедей у сербов оправдывается тем, что это народ, как они говорят, народ бурного темперамента и нетерпеливый (тогда, по-видимому, именно из-за продолжительности проповедей верующие уходят из храма раньше, чем нужно?!). Однако же именно о французах известно, что они бесконечно темпераментны, горячи и нетерпеливы, но все-таки они способны с интересом слушать Босси, Бурдала и других своих известных проповедников, чьи проповеди составляют три-четыре печатных листа (а наши, как правило, менее одного!). Святой Иоанн Златоуст темпераментным грекам читал по две-три проповеди, и все же «нетерпеливые» греки с раннего утра терпеливо ждали перед вратами Святой Софии, когда начнется служба и заговорит Златоуст. Наши проповедники появляются на церковной кафедре и в самые «урожайные» годы в среднем дважды в месяц и говорят не более четверти часа, что составляет шесть часов в год евангельской проповеди.

Имеют ли наши проповеди литературную ценность?

Никто из тех, кто понимает, что церковное проповедничество – искусство, не может отрицать уместность этого вопроса. Французские проповедники XVII века украсили своими проповедями художественную литературу, прославили гибкость, богатство и силу французского языка, вострубили славу Божию громче иерихонских труб. Мы не бедны проповеднической литературой, напротив, печатные проповеди можно измерять на вес, и, если бы они, по счастью, имели какую-либо ценность, они составили бы самую богатую часть художественной литературы. Проповеди есть в отдельных сборниках, есть в многочисленных церковных журналах, наконец, в форме брошюр, по одной или две, иногда изданных с намерением авторов удовлетворить собственные амбиции, чтобы увековечить свое имя, пусть даже этот век издание будет пылиться в каком-нибудь темном углу, или с целью перечислить свои титулы и почетные гражданства[3].

Количество огромное, качество плохое. Наше проповедничество не только не служит никаким вкладом в литературу, но, строго говоря, его нельзя даже рассматривать как литературу. Оно не просто не возвысило и не обогатило сербский язык, но, наоборот, своей шаблонностью показало миру, что сербский язык неблагозвучен, скуден, ограничен в формах и беден вообще; и если это не верно, верно другое – что наши проповеди являются крайне слабыми письменными сочинениями, написаны наспех, без усердия и подготовки, но с большой претензией.

Хотите ли, чтобы мы дали определение, что такое наша проповедь? Неловко говорить, когда знаешь, что правда горька и для того, кто ее говорит, и для того, кому ее говорят, да не упрекнут нас в том, что мы делаем это ради удовольствия кого-то унизить, а не из чувства необходимости поступить именно так. Итак, наша проповедь – это масса вымученных, выжатых, сухих фраз, без конца повторяющихся, не имеющих гомилетической формы, беспорядочно нагроможденных, нелогичных; множество холодных слов, которым, может быть, нельзя отказать в догматической правильности, но которые прилипают к душе, как чешуя, и быстро слетают с нее, – вот что называется у нас проповедью. Такой проповедью наши проповедники не в состоянии вызвать в слушателях даже минимум духовного напряжения и трепета, больше того, они не в состоянии даже удержать обычного внимания, вызвать простую заинтересованность, о чем свидетельствует массовое исхождение христиан из храма во время чтения проповеди.