Я туповато моргнул и уставился на Олега Владимировича, как первоклассник на параболу.

– Ты же не станешь отрицать, что это твой мир? – мягко улыбнувшись в усы, проговорил мой наставник. – Каждая травиночка и каждый камушек здесь – плод твоего воображения, я узнаю почерк, – он лукаво сощурился, усаживаясь на лужайку. – Даже песни, что поют эти птицы, – твоя выдумка. Так почему же она не может стать реальностью?

– Я не знаю, – признался я, опускаясь на траву рядом с ним. – Но я также и не знаю, как она должна ею стать.

– Очень просто! Сильное желание, ясное намерение его осуществить и максимально четкая визуализация, что в твоем случае вообще не проблема.

– Получается, все, что я захочу привлечь в свою жизнь, я должен просто нарисовать?

– Не просто, а отдаваясь этому без остатка, быть не только художником, но стать настоящим Творцом, Создателем, если хочешь.

На цветок опустилась пузатая, мохнателая пчела, потрепала нежный бутон и, насытившись, прожужжала мимо моего уха, стремительная и абсолютно реальная, как, впрочем, и все вокруг. Я сорвал травинку, попробовал на вкус. Невероятно, в этом мире все казалось настоящим: форма, солнечный свет, запахи, звуки, ощущения. Место это было реальней, чем гранитный Петербург, в котором я прожил тридцать три года.

Во мне всколыхнулись надежды. Если я сумел создать целый город грез, почему бы мне не попробовать населить его еще кем-нибудь, кроме птиц и насекомых. А еще тревожный и волнительный вопрос щекотал мое сердце – где моя Нимфа? Ведь этот райский уголок я создал как антураж, декорацию, тайное убежище для моей Наяды. И если воплотилось все это, то где-то в гуще сиреневой тени должна была скрываться и моя муза.

Я хотел было отправиться на ее поиски, но оказалось, что даже в волшебных мирах существуют свои правила. Пользоваться безграничными возможностями полагалось с умом и в меру. А еще лучше под присмотром наставника, как сказал Олег Владимирович, подталкивая меня к обтянутой клеенкой двери, так не вяжущейся с этой радужной действительностью.

– Это твое первое погружение, Витя, не ровен час, дверь исчезнет, и останешься тут век куковать.

– Не расстроюсь, поверьте, – заверил я его.

– Первое время может и ничего будет, а потом с тоски помрешь. Мирок то твой не достроен еще. Что ты в нем один делать будешь, если застрянешь? Вот научишься погружаться в собственную реальность сознательно, тогда и останешься здесь. А пока у тебя еще есть над чем поработать с той стороны, – изрек он строго и выволок меня обратно.

После ослепительного солнечного утра в переливчатом медовом краю, питерская хмарь была отрезвляющей пощечиной, суровой, но действенной. Как-то сразу захотелось работать с удвоенной силой, а главное, появилось ясное видение, понимание того, чего в моем чудо-мире недостает и над чем надо потрудиться.

Мысль моя засуетилась, забрякала всеми позвонками. Потрясающий своей инаковостью мир ждал моего прикосновения, проникновения и участия.

16. Глава 14. Весна в сердце Ви.

Мой шарабан желаний вновь катил по своей колее, да не просто катил – мчал на бешеной скорости. А я проносился в нем мимо всего петербургского многообразия, не замечая ничего вокруг. В скором времени я вообще перестал отслеживать, что творится вокруг.

Однажды утром я проснулся, а у меня в гостях Галя. Спит в моей футболке, на моей постели, а я на раскладушке развалился, одна нога в дыре застряла, другая свесилась на пол.

Потер глаза, вгляделся в дрыхнущую Гальку, вспомнил. Они с Кирой еще вчера вечером пришли, говорили, что не могли дозвониться три дня и начали волноваться. Кира посидел часок и по делам поехал, а Галя осталась, ее манили перспективы томного вечера, но я ее опять разочаровал.