А вечером получалось, что мама больше похожа на Машу. С русской няней у них были общие тайны. Вернее, тайн особых не было, но Маша так округляла глаза, когда говорила: «Это же только наш секрет», что Анхель охотно включался в эту игру.

Маша всегда укладывала его на ночь. Под покровом сумрака и тишины мальчик решался рассказать ей свои сокровенные мысли и обиды. Она слушала очень серьезно, никогда не смеялась над ним. А потом начинала говорить, журя или успокаивая, но неизменно начиная со слов: «Вот что, голубчик…»

Когда ему исполнилось шесть, отец стал чаще звать сына к себе.

Обыкновенно он бывал один в гостиной. Как только входил Анхель, отец прежде всего сообщал, на каком языке они будут сегодня говорить. Мальчик легко представлял себя то Полем, отвечая по-французски или по-немецки, то Марией, высказываясь по-испански, то Машей, говоря по-русски. Он старался копировать их манеру произносить слова, их интонацию, вплетая даже некоторые сленговые словечки.

Слыша это, отец каждый раз слегка улыбался, неизменно пряча улыбку от сына. Но Анхель детским чутьем угадывал, что отец доволен, и продолжал болтать в своей притворно-взрослой манере, уже ставшей для него обычной.

Русского отец не знал – во всяком случае, Анхель не слышал от него никогда ни слова на этом языке. Однако отец просил объясняться и по-русски. Тогда Анхель читал стихи или что-нибудь говорил – о прочитанном либо пересказывая слова Маши. Делал это, как она: певуче и даже чуть раскачиваясь. В конце всегда лукаво прибавлял нянино: «Вот и всё, голубчик».

Его определили в школу.

Отец вызвал его однажды для важного разговора. Приглашен был и Поль. Предполагалось, что наставник будет сопровождать его, заниматься с ним уроками и отвечать за его успехи и промахи. Отец говорил о том, что не должно выходить за пределы дома и не предназначено для любопытных чужих ушей. Потом говорил о его, Анхеля, положении, о своем месте в обществе… и еще о многом, что пока не очень-то умещалось в голове шестилетнего мальчика.

Но он понял главное: никогда и ни в чем он не должен подвести отца!

Полетели школьные дни, месяцы.

За их быстрым течением пришло первое огорчение: Мария покинула их дом.

Анхель переживал. Никто не объяснил ему причин. У отца он спросить не решился.

Однажды Поль позвал его к телефону – звонила ушедшая няня. Но едва он начал с ней разговаривать, в комнату вошел отец, и он тут же положил трубку на рычаг.

Отец ни о чем не спросил, он просто смотрел на него. Анхель не испугался, но опустил глаза, чтобы нельзя было заметить его слезы.

Когда мальчик все-таки решился взглянуть на отца, того уже не было в комнате.

Полю тоже явно не хватало Марии, однако он быстро утешился, принявшись оказывать знаки внимания новой поварихе – не такой изящной особе, как Мария, но все же привлекательной и смешливой девице. Анхель сделал вывод, что Поль был внимателен и ласков с ним, когда рядом бывала Мария, из-за няни. Теперь же все действия и отношение гувернера к мальчику были продиктованы лишь необходимостью.

Только Маша совершенно не изменилась к Анхелю, но тот, будто считая ее виновной во всех переменах в доме, стал с ней резок. Ему не нужны были больше ее объятия. Мальчик боялся признаться себе, что они смущают его. Смущало прикосновение ее большой, мягкой груди, которую он ощущал через тонкую ткань, смущали бретельки бюстгальтера, иногда выглядывающие в вырезе платья, – этого странного немужского предмета одежды.

Маша вдруг перестала быть для него просто аморфным, добрым созданием. Теперь Анхель видел ее тело, выступы и округлости которого лезли ему в глаза. Как будто няня где-то прятала до сих пор свою фигуру, а сейчас выставила напоказ. Это казалось ему предательством.