Размышляя о торжественных чертогах, которые ждали его за последним поворотом дороги, Ярнауга вспомнил о своем любимом Тунголдире, оставленном две недели назад. Когда он стоял на пороге в тот последний день, маленький городок, где Ярнауга провел большую часть своих девяти десятков лет, раскинулся перед ним, пустой, точно легендарный Хельхейм, куда он отправится, когда работа будет завершена.

Все другие обитатели Тунголдира сбежали несколько месяцев назад; только Ярнауга остался в деревушке Лунная Дверь, примостившейся среди высоких гор Мимилфеллс, но в тени далекого Стурмспейка – Стормспайка. Зима выдалась такой холодной, что даже риммеры из Тунголдира не видели ничего подобного, а ночная песнь ветра стала больше похожа на вой и рыдания, пока люди не начинали сходить с ума, утром их находили смеющимися, а рядом лежали мертвые тела членов их семей.

Лишь Ярнауга остался в своем маленьком домике, когда ледяной туман стал плотным, как шерсть, на горных перевалах и узких улицах города, покатые крыши Тунголдира походили на корабли призрачных воинов, плывущих на облаках. Никто, кроме Ярнауги, не мог видеть хохочущие огни Стормспайка, разгоравшиеся все ярче, и слышать звуки могучей безжалостной музыки, которая вплеталась в удары грома, порой покидала их и разносилась по горам и долинам самой северной провинции Риммерсгарда.

Но теперь даже он – его время, наконец, пришло, о чем он узнал по определенным знакам и посланиям – оставил Тунголдир ради крадущейся тьмы и холода. Ярнауга знал: что бы ни случилось, он больше никогда не увидит солнца и деревянных домов, не услышит пения горных ручьев, что текли мимо его входной двери к могучему Гратуваску. Больше не стоять ему на своем крыльце в ясные темные ночи весны, глядя на свет на небесах – мерцающее северное сияние, которое он наблюдал с самого детства, а не слабые болезненные вспышки, что теперь играли на темном склоне Стормспайка. Дорога впереди была простой и безрадостной.

Но еще не все казалось очевидным, даже сейчас. Ему по-прежнему требовалось разобраться с отвратительным сном о черной книге и трех мечах. Вот уже две недели он преследовал старика по ночам, но его смысл по-прежнему от него ускользал.

Размышления Ярнауги прервало движение с южной стороны, довольно далеко, там, где начинались деревья, росшие на западной границе Вилдхельма. Он прищурился, затем медленно кивнул и поднялся на ноги.

Пока он надевал куртку, ветер изменил направление, а еще через мгновение на севере возникло далекое бормотание грома. Потом оно повторилось, подобно глухому рычанию просыпающегося зверя. И сразу вслед за ним, но с противоположного направления звук копыт приближавшихся с юга всадников превратился в грохот, заполнивший белый лес холодным громом, словно кто-то начал бить в ледяные барабаны.

Глухой рев реки оглушил Саймона, и на мгновение ему показалось, что движется лишь вода – а лучники на дальнем берегу, Мария, он сам, все замерли после того, как стрела задрожала в спине Бинабика. Затем другая стрела пролетела мимо побелевшего лица Марии, с треском ударила в разбитый карниз из сияющего камня, и все снова пришло в движение.

Смутно воспринимая стремительное движение лучников через реку, Саймон преодолел расстояние до девушки и тролля в три прыжка. Он наклонился, и какая-то отстраненная часть его сознания отметила, что мальчишеские штаны Марии порваны на колене, а стрела пробила его рубашку под рукавом. Сначала ему показалось, что она пролетела мимо, но в следующее мгновение почувствовал, как боль обожгла грудь.