Кивнул, похолодев внутри. Неужели всё – её страстность, её забота, её нежность, – было фальшью? Продуманной игрой?

Ведь если окинуть взглядом наши непродолжительные отношения, то не слишком ли быстро я перешёл из уродливого захватчика в желанного возлюбленного?

– Райгет дурманит, лишает рассудка и силы воли. Подчиняет. Это – мерзкий цветок. Тёмные зовут его цветком любви, только вот они не ведают этого чувства. Лишь похоть движет ими. Удовлетворение потребностей. Не более.

Тряхнул головой: голос старика стал звучать, как сквозь вату, а сам его силуэт – расплываться и сыпаться… Веки тяжелели и слипались.

– Сейчас ты уснёшь, владетель, – проговорил старец, поднимаясь, и направляя на меня свой посох, – и сон, который увидишь ныне, будет вещим. Он покажет тебе сокрытое, высветит ранее незаметное. Ты узришь, как крыса-измена точит твоё сердце… Спи, Алер, и сновидь свою судьбу…

Я не понял, когда он ушёл и ушёл ли? Или продолжал стоять, направляя на меня посох. Реальность качнулась, как полог на входе в мой шатёр, колеблемый невесть откуда взявшимся ветром.

И я заснул, где сидел…

Сон, что пришёл ко мне, был откровенен и страшен. Я видел тьму. Она ползла по улицам Льема, взбиралась на остроконечные крыши его домов, растекалась по каменным изразцам. Настоянная, маслянистая, густая. Она жирно поблёскивала, как кровь. Бежала в сторону королевского дворца, брала его в кольцо, тянула щупальца внутрь…

Я шёл за ней и марал подошвы, оставляя чёрные следы – ложь, наговоры, клевету… И мой свет не в силах был справиться с этим. Там, во тьме, звучал смех – чистый, серебристый, манящий… Я шёл на него, как на ориентир.

Тьма сдвигалась в сторону, как занавес в бродячем театре, и я видел девушку. Совсем юную, с золотистыми волосами до пят, белоснежной кожей, алыми губами и глазами, что синее и чище самой лазури. Тонкую и хрупкую, но при этом – женственно округлую. На всей Эолле не сыскать никого краше. И слаще.

О, я знал, как она сладка. Я пробовал её, пил, наслаждался. Она дурманяще пахла клубникой. Или то пахли цветы? Целая поляна алых колокольчиков…

Когда я опустил её на этот ковёр – они звенели. Мне тогда казалось – пели о любви. Но нет – то была песнь-дурман, колыбельная для моего сознания. Они погружали меня в сладкий сон.

И я пропустил тот момент, когда нежный девичий смех сменился на демонический хохот. Когда с прелестницы слетела маска красоты, и передо мной стояла ведьма с землистой кожей, белёсыми космами и когтистыми пальцами. Её одежды были темны. Сама она была тьмой. Тьма лилась, змеилась, расползалась от неё.

Чёрная корона, похожая на хищную острозубую пасть, венчала её чело. У королевы, как водится, был верный паж. В этом надменном юноше я с трудом узнавал Кристо.

Ах вот значит как? На поли брани не силён, зато преуспел на поле любви? Сейчас мерзавец целовал шею королевы – прежде белую, тонкую, лебединую, нынче же – морщинистую и серую. А ведьма, скалясь, смотрела на меня.

Потом резко метнулась вперёд, пробила мне грудь когтистой лапой и вырвала сердце…

Она сжала его, и то рассыпалось прахом вместе со мной.

С прежним мной.

С колен восстал другой – бессердечный. Он схватил изменницу за косы, швырнул на пол и навалился сверху.

Она вновь стала прежней – нежной, хрупкой, невинной. Смотрела широко распахнутыми от ужаса глазами, что-то бормотала, умоляя…

Только я больше не слушал.

Только я больше не верил.

Только я больше не обонял.

Я брал. Жестко, не щадя, не слушая криков. Уничтожая. Вбивался в узкое жаркое лоно. Пожирал губы. И двигался – быстрее, яростнее, злее…