– А меня никто дома не ждет, – пустил вдруг слезу Шардаков.

– То есть? – заинтересовались друзья.

– Совсем. Мамка со своим хахалем, кажется, даже не заметила, что я куда-то укатил.

– Мальчики, на воздух, – пролетел над головами зов официантки.

Они поднялись, как карбасы на волнах, медленно пошли к выходу.

– Стой, а там что, – сообразил Вартанов, указывая вглубь помещения. Выяснилось, что там коридор, занятый слева стойкой. Здесь им оказались неожиданно рады. Тут торговали в розлив. Шардаков решительно потребовал три по пятьдесят все той же водочки. Они встали, неудобно облокотившись на стойку, вокруг все плавало, бегали официантки, перемещались какие-то люди под покровом своего литературного авторитета. А откуда-то из конца этого помещения, с противоположной ресторану стороны, катил шум морского прибоя или, может быть, племенного становища в момент объявления привала.

– И собака моя сдохла.

– Белый клык? – поинтересовался Садофьев.

– Клыки белые, да.

– А лететь сколько?

– Четырнадцать часов. И то, если погода будет.

– Слушай, а чего тебе туда тащиться, – предприимчивость Вартанова нашла для себя работу. – Едем сейчас в аэропорт, сдаешь билет и давай ко мне в Ростов.

Шардаков задумался.

– А я, – спросил Садофьев.

– И ты, – ответил Вартанов. – Бологое – это, знаешь… – он неопределенно махнул рукой.

– Там поезда, – любя точность, заметил Садофьев.

Одним словом, радикальная идея овладела умами и была воплощена в жизнь. Молодые гении добрались до аэровокзала, что возле метро «Аэропорт», и, можно сказать, под покровом ночи сунулись в кассу возврата, где им охотно обменяли билет Шардакова на остров Итуруп с пересадкой на Сахалине на девяносто рублей новенькими десятками. То, что десятки были новенькие, как-то намекало, что начинается иная теперь жизнь с новыми приключениями и свежими идеями.

Садофьев попытался еще раз напомнить друзьям, что ему надо в Бологое, но кто бы его отпустил. Вартанов прочно взял дело в свои руки. Тут же неподалеку была железнодорожная касса, и они без всяких хлопот и очередей приобрели три билета на ростовский поезд, уходивший из столицы в семь утра.

Вяло пытавшийся вырваться в Бологое Садофьев показал на диск вокзального хронометра – половина первого.

Полупротрезвевший и от этого начавший настораживаться Шардаков тоже выразил сомнение – где-то ведь следовало провести предстоящую ночь.

– Где-где? В Караганде! А ресторан зачем, – ответил на сомнения друзей Миша и решительно направился к стеклянным дверям местного ресторана.

Как ни странно, в этот сугубо поздний час заведение активно трудилось: понятно, ведь люди летают круглосуточно, и им охота есть и пить.

– Я пить больше не могу, – устало сказал Садофьев.

– А будешь? – поинтересовался Вартанов.

Что интересно, во время этой одиссеи они ничего не потеряли из документов, не забыли, что надо еще заехать за вещами в гостиницу, и успели точно к отходу поезда, находясь в характерном чадно-дымном состоянии. Денег у них уже не было, зато были билеты. Отступать некуда. Ни на Итуруп, ни в Бологое. Единственное место на карте великого Союза, где им светил некий огонек, располагалось в Ростове. Туда и покатили.

За три месяца, проведенных на ростовской земле, молодые гении Леша, Миша и Сережа не только загорели, но и изрядно поработали. Сначала на бахче, потом на уборке яблок, на строительстве асфальтовой дороги. Все «подряды» пробивал Вартанов с большой помощью своего отца Михал Михалыча, человека с феноменальными связями и широкой душой. Поплавать, попить вина и пошустрить с местными девчонками им тоже довелось, так что возвращались они в столицу с несколькими сотнями рублей в кармане каждый. Сережа Садофьев даже с адресом, по которому он клятвенно обещал писать замечательной девушке Свете. Отца он тоже известил, и тот отнесся с мужским пониманием к его желанию поработать перед институтом. Шардаков даже и не писал никому.