Больше я ничего из той кошмарной ночи не помню.

4. Глава 3

Ночь. Тишина. Я стою на краю бездонной пропасти и смотрю на раскинувшуюся вокруг ночь. В ней, как ни странно, нет звезд, почти нет ветра и нет привычного холода вьюги. Здесь нет голосов и тревог, нет боли, страха и сомнений. А есть только крупная, неестественно яркая и безупречно круглая луна, на поверхности которой в кои-то веки не видно ни одного темного пятна.

Я просто стою и жду.

Она терпеливо ждет тоже.

И тогда я поднимаю руки и начинаю танцевать.

Я не знаю, где я и зачем. Не знаю, какой сейчас год или век. Я просто кружусь на краю обрыва и плавно танцую в льющемся сверху желтоватом свете, с каждым шагом отдаляясь от пропасти. Поднимаясь над ней, сливаясь с лунным светом, оживая и пропадая в нем, словно пылинка, попавшая в бурную реку.

А потом что-то меняется, и луна тоже оживает. Она танцует мне в такт, понимая, поддерживая и даря необъяснимое умиротворение.

В этот момент для нас нет никаких преград. Нет условностей и прежних рамок. Сегодня мы вместе. Мы — одно. Целая вселенная, заключенная в два разных тела. Да, мы очень разные, но и похожие тоже. Мы — словно два зеркала, отражение друг друга, и я откуда-то знаю, что так было всегда…

Я проснулась на рассвете, под тихий шелест листвы и беззаботное пение лесных птиц. Слабая, измученная и совершенно опустошенная. Но живая. Как ни странно, действительно живая и даже способная на членораздельную речь.

— Пить…

Я с трудом узнала свой сиплый голос, больше похожий на писк новорожденного мышонка. Но меня все-таки услышали — на мгновение вокруг посветлело, неподалеку всколыхнулась тонкая занавеска, а затем на мое лицо упала тяжелая тень.

— Очнулась, милая? — ласково спросил кто-то незнакомым голосом.

Моих губ коснулась благословенная влага, и я жадно сглотнула, едва не подавившись. Неизвестный благодетель заботливо придержал мою голову. Затем бережно уложил обратно и присел на скрипучий табурет, одновременно трогая сухой ладонью мой лоб.

Я прищурилась, стараясь разглядеть свое временное пристанище, и с некоторым трудом все-таки смогла вычленить хлипкие стены небольшого шалашика. Запоздало различила насыщенный лесной дух, смешанный с чем-то травяным и явно целебным. Затем почувствовала дуновение ветерка, принесшего ароматы цветущей черемухи. Ощутила под собой жесткое плетеное ложе, набитый сеном тюфяк, тонкий плащ, укрывший меня до подбородка. И наконец обнаружила рядом незнакомое морщинистое лицо, обрамленное длинными седыми волосами и белоснежной бородой.

— Как себя чувствуешь, милая? — спросил старик, испытующе глядя на мое измученное лицо.

Я попробовала встать, но быстро осознала, что едва могу шевелиться. Боли, к счастью, не было, но левая нога онемела от самой пятки, а тугие бинты на груди не позволяли глубоко вдохнуть.

Я слабо дернулась, чтобы проверить свои догадки, но сухая ладонь снова требовательно легла на лоб и уложила обратно.

— Не стоит. Ты еще слишком слаба.

— Где мы? — прошелестела я, смутно дивясь, что совсем не помню случившегося.

— Меня зовут Омнир, — представился старикан. — Я лекарь. Тебя мне принесли проезжие люди в надежде, что еще не слишком поздно и оборотень не успел тебя загрызть.

— Какой… оборотень?

— Ты не помнишь? — внимательно глянул на меня Омнир.

— Нет. Помню только, что упала в реку. За мной гнались… кажется. А потом меня затянуло в водоворот, и… и все. — От слабости у меня то и дело прерывался голос, но память, слава Двуединому, пока не подводила — крысодлаки еще долго будут мне в кошмарных снах аукаться. Вот только я не была уверена, что посторонним людям надо знать о моих злоключениях, вот и постаралась сказать не всю, а только часть правды.