Мередит забыла – забыла ли? – привязать меня к кровати. Я встал и чуть не врезался в стул: еще не отошел от таблеток. Восстановив равновесие, доковылял до окна и попытался все обдумать.

Похоже на вендетту или на греческую трагедию из школьного курса. Первое убийство влечет за собой второе, и так продолжается, пока не погибнут все. Могар убил дядю Фаррела, моего отца и Беннасио. Я убил Могара и немало его приспешников. Теперь наступил мой черед.

Пока я стоял у окна и смотрел на парковку шестью этажами ниже, мне в голову пришла мысль, что все началось гораздо раньше. Убийство дяди в нашей квартире было последней главой в истории. А началось все с короля Артура, его рыцарей и Меча Справедливости. Артура убил племянник или сын (в историях, которые рассказывал мне Беннасио, Могар был одновременно и племянником, и сыном Артура). После этого меч переходил из рук в руки, пока не оказался в потайном отделении отцовского стола, где я его и нашел.

В одном Мередит Блэк была права: они не остановятся. Я выступил против них с открытым забралом, а Беннасио предупреждал, какие это жестокие и бездушные противники. Пока я жив, они не уймутся. Неважно, сколько я буду отсиживаться в этой больнице, – рано или поздно умру.

И может быть, на этом все кончится. Может быть, этим и должно кончиться. Хотелось верить, что все разрешится после того, как Михаил заберет меч на небеса, но вдруг дело не в мече, а в людях, чьих судеб он коснулся? И если меч наконец покинул землю и больше не затронет ничью жизнь, то не исключено, что моя и станет последней в этой цепи.

Создалось впечатление, что чем дольше я живу, тем больше гибнет людей. Те копы – последние жертвы в моем кильватере. Пока Альфред Кропп топчет землю, встречающиеся ему люди будут укладываться шестью футами ниже.

«Вот оно, – подумал я. – Не тюрьма и не психушка. Возможно, третий путь – то, что Майк Арнольд называл экстремальным извлечением».

Загвоздка была в том, что я не хотел умирать. Обычно это не считается проблемой – для рассыльного точно, – но вариантов у меня становилось все меньше, и ни один из оставшихся не радовал. Вернее, были неприемлемы. А значит, должен существовать еще один, четвертый, и если его нет, то придется придумать.

Так я и поступил. Понадобилось время, но я это сделал.

На шестом этаже больницы Святой Марии была общая комната для «тихих» пациентов, где они могли отдохнуть, поиграть в шашки или карты. Комната была обставлена подаренной благотворителями мебелью. Мягкие диваны и кресла, пыльные комнатные растения по углам, качалки. Окна выходили на север, из них открывался потрясающий вид на раскинувшийся примерно в десяти километрах от города мемориальный парк Шарпс-Ридж.

Нуэве ждал меня в оранжевом кресле-качалке возле окна. Классический цвет университета Теннесси отлично контрастировал с его черным костюмом. Я придвинул к нему другое кресло-качалку и сел.

– Добрый день, сеньор Кропп, – негромко произнес Нуэве. – Должен заметить, что выглядите вы значительно лучше, чем во время нашей последней встречи.

Зимнее солнце в Восточном Теннесси блеклое, его свет с трудом пробивался сквозь застрявшие между плато Камберленд и Смоки-Маунтинс облака, однако Нуэве был в темных очках. С таким же успехом он мог повесить на грудь табличку «СЕКРЕТНЫЙ АГЕНТ».

Я сразу перешел к делу:

– Печать. Она у меня. А нужна тебе.

– Верно. И какова цена?

Я сделал глубокий вдох и выпалил:

– Двадцать пять миллионов долларов.

Нуэве ответил не сразу, но я почти физически ощутил его сверлящий взгляд из-под черных очков.